Книга Прекрасное разнообразие - Доминик Смит

Закат заливал помещение церкви розовым светом. Наверху, на хорах, свистнул кто-то из фанатов, и звук разнесся по всему залу. Мне, казалось, подсказывали ответы сами звезды и планеты: Плутон совершает полный оборот вокруг Солнца за 248 лет; Марс кажется красноватым из-за запасов железа; солнечный свет идет до Земли около восьми с половиной минут. Я опережал соперника на два очка. Отец Дариуса, психиатр и подлинный создатель лабиринта с мышами, сидел позади моих родителей, вцепившись руками в колени. Я взглянул на отца: лицо взволнованное, в глазах сияет надежда. Последним разделом была физика. Я шумно вздохнул.

Я заметил, что у отца Раджмани под рукавами накрахмаленной священнической рубашки проступили пятна пота. Он взял со стола пачку карточек:

— Дариус, чтобы сохранить шансы на выигрыш, ты должен ответить на пять вопросов из пяти. Натан, для победы тебе надо дать правильный ответ только на один вопрос.

Отец склонил голову набок, чтобы лучше слышать.

— Кто предложил закон механики, согласно которому действие равно противодействию? А — Альберт Эйнштейн; Б — Исаак Ньютон; В —…

Дариус уже вытягивал руку:

— Б — Исаак Ньютон.

— Верно. Почему клубника выглядит красной? А — она поглощает свет; Б — она отражает свет.

Мы с Дариусом взметнули руки одновременно, но отец Раджмани указал на него.

— Б — она отражает свет. Хотя на самом деле, — продолжал Дариус, — она поглощает все цвета, кроме красного, который она отражает.

Его группа поддержки заверещала так громко, что мой отец резко обернулся и попросил их вести себя потише. Я услышал его голос, приказывающий: «Сконцентрируйся!»

Раджмани кивнул:

— Как называется интервал между двумя соседними вершинами или впадинами волны? А — длина волны; Б — амплитуда; В — частота.

— Амплитуда! — заорал я.

— Ответ неверный. Дариус?

— Это называется «длина волны».

— Ответ правильный!

Я не решился посмотреть в сторону родителей. Оставалось два вопроса. Чтобы расслабиться, я постарался вообразить вакуум в виде черной бархатной пустоты. Отец говорил, что он именно так настраивается перед лекцией или докладом на конференции. Но меня отвлек Дариус: он весь сгорбился, почти лег на стол, и даже по его спине было видно, как он нервничает.

— Какова громкость шепота? А — пять децибел; Б — двадцать децибел; В — семьдесят децибел?

Дариус поднял обе руки и громко выдохнул:

— Пять!

— Верно! И последний вопрос.

Раджмани покачался с пятки на носок.

Мы замерли. Все присутствующие смолкли. В тишине слышалось только, как гудят вентиляторы. Я посмотрел на маленькие столики, на которых стояли мигавшие светодиодами экспонаты и химическая посуда. Мой вулкан испускал тонкую струйку дыма. Отец что-то говорил матери, и мне очень хотелось услышать, что именно. Голос священника дошел до моего сознания слабым и лишенным интонаций, словно это был звук работающего в соседней комнате телевизора:

— Кто придумал общую теорию относительности? А — Коперник; Б — Эйнштейн; В — Оппенгеймер; Г — Ньютон.

Вопрос оказался настолько легким, что думать не надо было вообще. Эйнштейн был в нашем доме кем-то вроде духа-хранителя, отгонявшего все неотносительное. Я хоть и не разбирался в отдельных тонкостях общей теории относительности, но имя творца этой идеи я знал так же хорошо, как наш телефонный номер. Я успел поднять руку раньше Дариуса и встал, чтобы получился полный эффект, когда зрители закричат. Кроме того, я хотел видеть отца Дариуса, психиатра, — как он пойдет в дальний конец зала и начнет пересаживать своих мышей в обувную коробку. Я хотел видеть маму, которая поцелует отца прямо при всех. Я поглядел на часы, висевшие на дальней стене, — у них был светящийся циферблат и игольчатые стрелки — и словно бы поймал отсвет того, что ожидало меня в будущем: наборы юного химика на каждый день рождения, причем последующий всегда будет сложнее предыдущего; поездки на машине с отцом вечерами, с разговорами о полуспине кварков или плотности черных дыр; летние каникулы в НАСА или на Стэнфордском линейном ускорителе вместо Диснейленда; экскурсии по местам, которые могут представлять научный интерес, — отец может отвезти меня даже на Ньюфаундленд, чтобы постоять на том самом месте, откуда Маркони отправил первый трансатлантический радиосигнал.

Отец подался вперед так сильно, что мама схватила его за руку.

— Оппенгеймер, — произнес я.

Болельщики Дариуса вскочили с мест и готовы были ринуться на сцену.

— Неверно! Дариус, готов ли ты дать ответ? Ты можешь выиграть соревнование.

Дариус посмотрел на меня — впервые за всю игру. Мы оба знали, что я знал ответ, и потому он колебался, не понимая, что со мной произошло. Он взглянул на своего отца, который приближался к сцене. Мне кажется, в этот момент Дариус тоже подумал о своем будущем. Ему уже довелось провести летние каникулы в научном лагере, где умные мальчики в шортах зажигали горелки Бансена, наполняли мензурки борной кислотой, а также курили украденные у отцов сигары в сосновом лесу. Дальше могло быть только хуже. Если он гений, то он обречен войти в число представителей самого непривлекательного подвида: медлительных, с тяжелой походкой, трудолюбивых, имеющих постоянную работу, но непризнанных. Это уже становилось заметно по нему: он учился только в седьмом классе, а плечи у него были уже опущены.

— Я могу не только ответить на этот вопрос, но и рассказать об общей теории относительности, — сказал Дариус.

— Назови только фамилию автора.

— Альберт Эйнштейн.

— Правильно! Поздравим победителя!

Раджмани пожал нам руки и вручил Дариусу приз — пару бронзовых чашек Петри, подвешенных на штативе на манер весов Фемиды. Получив подарок, Дариус скатился со ступенек сцены навстречу объятиям поклонников. Ученики принялись упаковывать свои термитники и хрустальные радиоприемники. Семейства рассаживались по своим многоместным автомобилям и микроавтобусам. Дворник начал убирать воздушные шары и сдирать плакаты. Только я оставался сидеть в своем кресле. Родители поднялись на сцену и молчали, не зная, как теперь лучше со мной заговорить. Отец постучал пальцами по столу, за которым я сидел. Я поднял голову.

— Ты ведь знал, да? — спросил он. — Разумеется, ты знал ответ.

Я сидел неподвижно.

— Ну хорошо, — сказал он, — волноваться не о чем. Летом мы попробуем углубиться в эту область физики чуть дальше… Может быть, тебе поможет поездка в лагерь. Ну а теперь надо упаковать вулкан… пока лава не застыла.

Последние слова он произнес, уже спускаясь в зал по лестнице. Мама присела рядом со мной — на тот стул, где раньше сидел Дариус.

— Все! — сказал я. — Больше никаких научных лагерей!

Мама взяла меня за руку.