Книга Собиратель бабочек - Йоэл Хаахтела

Мы шли с полчаса, когда Анна остановилась у одного из домов и сказала: вот тут он жил. Перед нами возвышался большой двухэтажный дом, всеми покинутый и заброшенный. Стекла в окнах были выбиты, стены исписаны лозунгами и бранью. На лестнице валялись осколки стекла, каменные ступени поросли мхом, изящные перила поломаны; во дворе стоял стул с металлическим каркасом, его обивка расползлась и печально колыхалась под дуновениями ветра. Анна сказала, что не приходила сюда многие годы, точнее, лет десять; я посмотрел на ее силуэт в лучах послеполуденного солнца, и мне показалось, в ней произошла какая-то перемена, появилось вдруг нечто трагическое, как будто только теперь она вспомнила что-то, о чем не рассказала мне. Мы долго стояли и рассматривали дом. Я слышал, как вращается маховик времени, отсчитывая годы, и дал ей время прийти в себя, неспешно вернуться в настоящее.

Анна сказала, что Генри снимал в доме квартиру. Она находилась в южном торце, летом там было очень жарко, но открывался великолепный вид на луг. Позади протекала река. Генри рассказывал Анне, как туман по утрам стелется над водой, вползает на луг и иногда, подобно морской волне, обрушивается через окно в его комнату. Владелицей дома когда-то была вдова по имени Мария фон Брукнер, за многие годы ее состояние рассыпалось в прах. Земля, примыкавшая к дому, была продана еще до войны, и в конце концов в собственности вдовы остался только дом, на содержание которого у нее не хватало средств. Так в доме стали появляться все новые и новые съемщики. Спустя какое-то время Мария фон Брукнер занимала уже всего одну, хоть и большую, комнату, в которую, как рассказывал Генри, были втиснуты фамильные стулья, буфеты, книги, столы, зеркала, диваны и картины со всего дома. Среди всех этих бесчисленных предметов уже почти не оставалось пространства для жизни. И для перемещения из одного конца комнаты в другой служил лишь узенький проход. Генри выбрал этот дом, разумеется, из-за бабочек, продолжила свой рассказ Анна, поскольку на лугах по берегам реки, по словам Генри, встречались очень интересные и необычные виды. Кроме того, сад при доме, когда-то спроектированный по английскому образцу и давно уже утративший былой лоск, манил особенно редких бабочек, которых Генри собирал и подробно описывал.

Генри предпринимал вылазки за бабочками и южнее, в Рудные горы, которые раньше назывались Мейсенской возвышенностью, а теперь их называют Немецкой Швейцарией, что может сбить с толку, поскольку Швейцария, разумеется, находится совсем в другом месте. В любом случае, сказала Анна, это очень красивое место, которое тянется до самой Северной Богемии. Вода создала в горах из песчаника извилистые долины с крутыми склонами, бездонные пропасти, арки, причудливые фигуры, напоминающие, по впечатлениям Генри, доисторические пейзажи. С высоты видна даже Чехия, и, возможно, Генри именно по этой причине так привязался к месту своих прогулок — ведь его бабушка и дед были родом из маленькой деревушки Остров на берегу реки Охре, откуда они перебрались в Германию, когда отцу Генри исполнилось пять лет. Может быть, стоя на склонах этих островерхих гор, Генри мысленно возвращался в далекое прошлое своей семьи и ему казалось, что в дымке он видит очертания родной деревушки деда. Анна припомнила, что и сама время от времени сопровождала его в путешествиях. Больше всего они любили место, где Эльба плавно изгибается — по обеим ее берегам возвышаются отвесные каменные стены — и уходит вдаль. Там они часто стояли и смотрели на русло, какое тысячелетиями прогрызала себе река, превращенная теперь в путь, по которому ползут, пуская дымок, плоскодонные речные баржи. Анна сказала, что Генри никогда не прерывал своих энтомологических занятий, но ей казалось, они не были для него главным в Рудных горах, скорее поводом туда поехать. Казалось, он ищет что-то другое. Анна помнила, как они, бывало, шли в течение многих часов, не обменявшись ни единым словом, и во время этих пеших прогулок она чувствовала одновременно и близость с Генри, и какую-то необъяснимую удаленность от него. Иногда так бывает — возникает ощущение, что приближаешься к человеку и с каждым шагом расстояние между вами сокращается, но вдруг его образ теряется в тумане. Видимо, Генри надеялся найти в Рудных горах нечто особенное, утраченное, но интуиция подводила его снова и снова, и после походов в горы Генри часто испытывал величайшую усталость, которая, как он объяснял, была скорее душевного, чем физического свойства.

Анна сказала, что никогда не могла совместить разные сущности Генри, которые она представляла в виде двух странных осколков, и, если эти осколки приставить друг к другу, они не совпали бы, поскольку были из разных зеркал. На Анну с самого начала произвело впечатление детское увлечение Генри бабочками, но чувствовалось, что от него веет какой-то печалью. Позже она поняла, что бабочки были для Генри скорее манией, чем увлечением. Встреча с редкой бабочкой не всегда вызывала у Генри радость, напротив, он мог впасть в глубокую меланхолию и в таком состоянии был невероятно рассеян и погружен в себя. Анна рассказала, что помнит, как однажды Генри забыл хлеб на прилавке в магазине, и когда продавец догнал его, тот вообще не помнил, что заходил в магазин, поскольку, по его мнению, направлялся заменить пружину в часах. И хотя лавочник изо всех сил старался убедить его, что он заплатил за хлеб, Генри так и не взял буханку, упрямо настаивая, что произошло недоразумение. К счастью, такие периоды длились обычно не более чем пару дней, и после нескольких бессонных ночей Генри опять становился самим собой, хотя по прошествии лет Анна начала чувствовать, что каждый приступ меланхолии уносил с собой частичку Генри.

Поздним вечером, когда мы уже вернулись в дом Анны Принц, я сидел у нее на кухне и смотрел, как она стоит спиной ко мне у плиты и готовит баранину с капустой. Густой запах рагу наполнял кухню. Она рассказала, что унаследовала рецепт от своей бабушки, которую никогда не видела, но в одном из громадных сундуков она нашла потрепанную тетрадь с рецептами, и поэтому баранина с капустой пробуждает в ее душе образ бабушки, в общем-то весьма туманный. Ложка в руках у Анны слегка подрагивала. Пальцы Анны дрожали, и я почувствовал, как она одинока. Это ощущалось в каждом движении, в постукивании ложки по краю кастрюли, в дуновениях ветерка, покачивающих занавески, и я подумал: как велика пропасть между молодой женщиной в постели, которую я видел на фотографии, и этим хрупким, уже почти прозрачным существом.

В тот вечер мы засиделись допоздна, Анна вовсе не казалась уставшей, напротив, ее глаза сияли, вечер опустился на сад, и она захотела рассказать мне историю, которую услышала от Генри в один из выходных, когда они сидели вдвоем в маленькой хижине в Рудных горах — там они иногда оставались на ночь, если погода вдруг резко портилась или им было трудно идти дальше еще по какой-то причине.

Анна на минуту скрылась в соседней комнате и вскоре вернулась, держа в руках небольшую жестяную коробку из-под карамели, на крышке которой была выдавлена рождественская картинка. В коробке оказался целый ворох старых фотографий и почтовых открыток. С минуту Анна перебирала их и наконец положила передо мной одну из фотокарточек. На снимке были мужчина и женщина, а между ними — мальчик лет десяти. Фотография сделана на улице, в саду, на лица падает свет. Мальчик слегка прильнул к маме. На нем красивый светлый матросский костюм, брюки чуть ниже колен, голени закрывают темные гольфы. На груди красовались шесть крупных золотых пуговиц. Снизу, на краю фотографии ручкой был подписан год — 1920, и место — Штейнхау. Анна пояснила, что это Генри со своими родителями во время летних каникул. Она рассказала, что отец Генри, Михал Ружичка, был врачом, он успешно практиковал в Лейпциге и специализировался на заболеваниях сердечных нервов. Мать — Анетт Браун, родом из Вены, начинающая актриса, которая, по сведениям Генри, в шестнадцать лет сбежала из дома, отправилась в Германию, примкнула к театральной труппе и встретила Михала Ружичку на праздничном вечере после спектакля в Лейпциге в 1909 году. Через несколько месяцев после их встречи Анетт Браун уже ждала Генри, и они с Михалом поженились.