Книга Клуб "Криптоамнезия" - Майкл Брейсвелл

Поместив наше произведение в холодильник, мы сделали паузу, чтобы подумать о чем-то хорошем: о тихих сумерках, о сегодняшнем вечере (я решил сделать себе выходной), о согласии с собой и покое.

Мне вдруг пришло в голову, что ответ на вопрос, как унять беспокойство, может быть очень простым. Всего-то и нужно, что остановиться и отказаться от всех движений. Оставаться на месте, никуда не ходить, ни к чему не стремиться. Лайза всегда пребывала в движении, и это было ее ошибкой; она сама не заметила, как оказалась среди людей, обуреваемых жаждой движения и болезненной страстью к насилию и непотребству. Она запуталась в этих сетях лихорадочного возбуждения, которое никак не дает успокоиться, и теперь навсегда потерялась на далеких улицах, в чужих постелях, хотя должна была стать моей в болезни и здравии, в горе и радости. В том, как все обернулось, нет смысла, но, когда я задумываюсь об этом, мне все-таки следует проявлять здравомыслие.

Даже Амелия, на таком отдалении от желтого дома и всего, что он собой обозначает, все еще не успокоилась: так все и мечется, ищет, бежит. Она поэтому и примчалась ко мне сегодня. В поисках лестницы, куда можно сбежать с вечеринки, где ей, как считается, надо присутствовать со своим нынешним, самым последним бойфрендом. Я скучаю по безвозвратно ушедшей юности. Но Лайза мне кое-что рассказала об испуганных девочках в провинциальных садах влажными июльскими ночами; о холодных промокших кружевах, прижатых к вялым рододендронам; о горечи неутоленных желаний; об обманутых надеждах и невнятных фантазиях; о грезах о какой-то другой, настоящей жизни.

Вечеринка у Арчера будет завтра, но мне уже не хотелось туда идти. Я бы лучше пошел прогуляться по набережной у реки. Мой план все равно не сработает, в нем слишком много изъянов и нестыковок. Мне хотелось обнять Амелию, и чтобы она тоже меня обняла своими изящными, удивительными, по-мальчишески крепкими руками. Мне хотелось лежать, положив голову ей на плечо, и не думать вообще ни о чем. Иногда у меня получается не думать вообще ни о чем, хотя обычно в моей голове столько мыслей, что они все накладываются друг на друга, и получается невразумительная картинка наподобие искаженного изображения на экране испорченного телевизора.

Перед лицом красоты человек либо молчит, либо так или иначе выражает словами свои ощущения. Я смотрел на Амелию и не знал, что сказать. Она сбросила туфли и уже засыпала, раскинувшись в кресле. Одна туфля упала поверх другой, красный лак тускло поблескивал в темноте, как обертка рождественского подарка под елкой с зажженными огоньками. Задернув тяжелые шторы, отгородившись от Лондона, мы с ней заснули, каждый – в своем кресле.

Мы с Амелией проснулись практически одновременно. Каждому снился свой собственный сон, и в этих снах мы летали. Каждый – сам по себе. Утро было пронизано ощущением юга. Как будто мы вдруг оказались в Италии. Хотя впечатление было обманчивым – стоило только как следует приглядеться. Помню, мой сон прерывался рекламой каких-то бесценных изделий. Теперь мы с Амелией до конца жизни будем готовиться к званому ужину. Немало ночных мотыльков обожжет себе крылышки о горячие лампы в моей заброшенной свадебной церкви, пока там не поставят холодный неон.

Проснувшись вместе с Амелией в то необыкновенное утро, я задумался обо всех дорогостоящих людях, которые сегодня придут к Арчеру. Они будут все одинаковые; в полуночной тоске и ползучих побегах драгоценных металлов, они обступят хозяина дома, являя собой великодушный намек (пусть даже только на этот вечер), что они люди приличные и потому не позволят себе обходиться с ним, как с жалким пьяницей, каковой он, по сути, и есть. Я не знаю, что лучше. Может быть, в данном случае было бы человечнее и честнее показать свое истинное отношение. Гости проявят себя в персонифицированных матовых номерных знаках и бликах света, отраженного от драгоценных камней в дорогих украшениях.

Почти вся моя жизнь обратилась в подарки для Лайзы, которые она до сих пор еще держит в расслабленной вялой руке – или я льщу себе? Я дарил ей сережки, браслеты, ожерелья и шелковые шарфы. Ломая камни на жарком солнце, я сражался с законом, и Лайза победила. И, пока этот лед в ее ведении, он никогда не растает. Мне кажется, что если она и любила меня, то только в редкие моменты слабости, но сегодня, если мы все-таки встретимся, я надеюсь, она вспомнит цветы в большой вазе, солнечный свет на стене и старенькие раскладные кресла на пляже нашей мечты, где теперь вечный октябрь. Что мне сделать сегодня, чтобы ты мне поверила, Лайза? Я постараюсь быть мягким и вкрадчивым. Это будет достаточно убедительно? Танцевать я не буду, и не упрашивай – даже и не пытайся. Она – как райская птица от Унгаро[13], моя Лайза, с ее яркой помадой и изысканной шляпкой с вуалью, и она улыбнется, увидев наш фруктовый салат. Это – для Евы, которая в ней; одного яблока ей всегда было мало, и, может быть, она примет фруктовый салат как компенсацию за то, что недополучила раньше.

Амелия сидела на подоконнике, пила чай и думала о своем бойфренде, в который раз убеждая себя, что он ей все-таки нравится. Она пыталась решить, говорить ему или нет про сегодняшний вечер, который она проведет со мной. Она знала, как это будет: предчувствие тягостного разговора, ее алые ногти на клавишах телефона, тихий треск в трубке, длинные гудки, опущенные глаза. А потом:

– Привет, это я…

– А, привет. Ты где?

– У Меррила.

– Ага…

– …

– Сегодня вечером я иду в гости. Меня пригласили на вечеринку.

– Ага…

Это будет история из сплошных «А» и «Ага». На самом деле он ей не нравится, этот бойфренд. Раньше нравился, да. Потом вроде как нравился, а теперь разонравился вовсе. Я знаю, что она чувствует. Да, он ее утомляет, и ей с ним скучно, но она не бросает его только из-за своего безразличия и благодаря этому самому безразличию даже более-менее сносно проводит с ним время. Мне порой жалко ее бойфренда. Но с другой стороны…

Я смотрю на Амелию, сидящую на подоконнике. Сейчас, когда она подтянула одну ногу к груди и положила подбородок на колено, она похожа на молодую Луизу Брукс. Будь все иначе, я был бы счастлив и горд «выйти в свет» с такой женщиной. Мне действительно хочется, чтобы все было иначе, но от меня это не зависит. Может быть, все изменится уже сегодня, если я встречу Лайзу. Хотя не факт, что изменится. Лишь Лайза знает, докуда дойдет следующая волна, набегающая на песок.

Глава одиннадцатая

10 000 бутылок

Арчер – законченный алкоголик, абсолютно такой же, как все остальные любители крепко выпить: его тайная жизнь сделалась слишком громоздкой и слишком явной, а значит, заметной для каждого, кто знает его более-менее хорошо. Пьянство Арчера – как медленное загнивание духа, и из этого проспиртованного перегноя вырастают странные цветы его яркой, красочной личности.