Книга Минус - Роман Сенчин

Во время прошлогодней выставки Юре при мне предлагал назначить цену за «Кумарьян» очень небедный человек (директор крекерной фабрики), но он отказался. А теперь вот сам принес картину на Торговый и, скорее всего, сдаст за мелочь, чтоб только хватило слегка похмельнуться.

— Да что ж… хер ли, — бормочет автор, глядя на богинь, будто просит их понять, что не может сейчас поступить иначе, вынужден вот с ними расстаться. — Надо ж… — Нашел мутными глазами Решетова, протянул холст: — На, Шура, сдавай! Попытайся за пятихатку.

— Почему — я? — испугался Решетов, отшатнулся даже.

Юра морщится:

— Кончай… Ты его знаешь, сам же сказал. Держи, ну!

Приняв холст, Решетов затяжно посмотрел на Кумарьян, тоже как бы прощаясь, прося извинения, и зашагал к киоску. Юра стал глядеть ему вслед, облизывая синеватые, потрескавшиеся губы. А Ковригин с Миссингом, кажется, мало понимают, где они, что происходит, — они уставились в землю, стараясь потверже держаться на ногах.

Переговорив с Кириллом и оставив холст в киоске, Решетов возвращается:

— За пятьсот не берет, хотя вроде как цепанула.

— А сколько хочет?

— Двести.

Мне показалось, что Юра смертельно обиделся. Сейчас он заберет картину, закутает в простыню, согреет. Унесет домой. Спрячет…

— Ну… ну пускай хоть триста даст, — жалобно попросил. — Поторгуйся, Шур. На краски, скажи, больше ушло.

— Попробую. — И Решетов идет обратно.

— Ничего, Юрок, — вдруг очнулся, заговорил Миссинг, — все еще впереди, еще не такую забацаешь!

— Вряд ли…

Сторговались за двести семьдесят. На эти деньги немедленно купили две бутылки дешевейшей «Земской», бутылку пива, булку серого, сигарет и несколько пакетиков китайской лапши. В ближайшем укромном месте, за павильонами стройматериалов, открыли пузырь водки, пустили по кругу. Запивали пивом. Я тоже пару раз приложился.

Теперь художников не узнать. С глаз сползла белесая муть, лица порозовели. Вот и заулыбались.

— Ху-ух, — облегченно выдыхает Ковригин, невысокий, сорокалетний, с пышной рыжей бородой, торчащей во все стороны, только не вниз. Ковригин выдохнул так, точно держал в себе перегарный дух со вчерашнего вечера.

Миссинг поддержал:

— М-да-а, отпустило.

Еще раз глотнули, и Юра завинтил крышку:

— Что, Шур, к тебе?

— Куда же еще…

Художники двинулись в сторону девятиэтажек. Пикулин обернулся ко мне:

— Ты-то чего?

— Да нет, — говорю с сожалением, — на работу надо. Счастливо вам посидеть.

— Кхе, да уж… Двенадцатый день… Пора соскок делать.

— Значит — соскочить удачно.

Смотрю им вслед. Они идут маленькой тесной кучкой, бережно несут бутылки, закуску. О чем-то разговорились, быстро возбуждаясь, заспорили. Заржали. Ожили.

5

Сорвалась поездка картошку копать, зато судьба подарила участие в проводинах Саньки.

Только мы вернулись с Лёхой в общагу, усталые и злые, как обычно по вечерам, предвидя пустое, скучное время до сна и такой же пустой, свободный от работы понедельник, как в комнату завалился сосед. Голова обритая, со свежими царапинами, сам полупьяный и нехорошо, не по-доброму возбужденный.

— Во, чуваки, глядите! — Он пошлепал себя по лысине. — Завтра свалю!

— Уже? — без особого сочувствия отозвался Лёха, готовясь лечь на кровать.

— В десять утра, сука, от военкомата. И — ту-ту, гуд-бай, Санек, жди писем!

Я решил подбодрить:

— Ничего, вернешься. Я тоже два года оттарабанил и, видишь, живой.

— Ну, бля, повезло, значит, — пожал плечами Санек, достал пачку «Бонда», угостил меня и Леху, закурил сам, произнес другим, поумневшим каким-то голосом: — Вот посадят в вагон, повезут. Куда? Сейчас же все можно… Сделают рабом в Чечне где-нибудь, а потом — в яму…

— Брось, Сань, ты уж слишком…

— Не надо! — Он растер недокуренную сигарету в пепельнице, стал нервно потрошить фильтр. — Щас чуваки подвалят, бухать будем. Жена там готовит с девчатами. Посидим… на дорожку.

Услыхав о предстоящей пьянке, Лёха передумал ложиться, беспокойно заходил по комнате. Я сидел за столом, курил вкусную «бондину», машинально давил ногтем засохшие хлебные крошки. Подходящих утешительных слов не находилось. Всплывали одни язвительные, стёбные фразочки и почему-то ничего хорошего… А Санек тем временем разжигает в себе злобу — предполагает, что тут будет после него:

— Я там, значит, подыхать, а Ленка здесь на свободе… Вижу ведь, ждет не дождется, когда свалю!

— Ну, — не соглашаюсь, — бывает, и честно ждут.

— Да где бывает? В фильмах?.. Знаю я их — месяц потерпит и погнала начесывать… Мне все равно… только если узнаю, бля, с автоматом приеду, я ей устрою! — Санек достал новую сигарету. — У меня ж никого нет. Ленка вот и Серега, сын. И если, сука, узнаю…

Он собирается повторить угрозу насчет автомата или придумал уже другую, пострашней, но в коридоре как раз слышатся топот и громкие, явно нетрезвые голоса.

— О, чуваки! — Вскочил, выглянул в коридор. — Здорово!

— У-у, Санько! Ёптель!..

В нашу комнату — лавина человек из десяти. С бутылками. Все лезут к бритой Санькиной голове, стучат по ней. Крики:

— Душара!.. Вешайся, пока не опетушили!.. Санек, давай заливаться!.. Ах ты — лысая сволочь!..

Вволю поиздевавшись над призывником, чуваки (и мы с Лёхой заодно) перебрались в соседнюю комнату. Там уже накрыт стол длиной от окна до двери. Бутылки, большие чашки с соленой капустой и нарезанными кружочками огурцами, салатики, селедка, вареный картофан. Еще тянет откуда-то жареным мясом, но на столе его не видать. Стою в толпе шумных, подпитых ребят, жду приглашения садиться.

Санина жена Лена и две ее подруги, тоже общажницы, суетятся, расставляют посуду, двигают блюда с места на место, что-то озабоченно считают. В кроватке-манежике прыгает и хнычет полуторагодовалый Серега.

— Ну все, приступаем! — подталкивает Санек гостей. — Надо тяпнуть скорее…

Стульев всем не хватило, я принес два наших. Заранее чувствую в голове легкое кружение, точно выпил уже с полстакана. Да-а, вечерок обещается быть нескучным. Пойла — море просто. К тому же одна из подружек Лены (как имя, не знаю), с пятого этажа, довольно симпатичная. Давно ее замечаю, а вот сегодня есть шанс познакомиться и еще чего-нибудь, может, бог даст…

Как большинство полупьяных, нервничающих людей, Санек то возбужден, почти весел, то мрачен и задумчив. Но чуваки ему задумываться не позволяют, поминутно шлепают по бритой башке, по плечам, по спине. Подбадривают, дескать. Особо старается здоровенный парнище с тупой, словно окаменевшей мордярой. Он сидит слева от виновника торжества, и только Санек готовится пригорюниться — отвешивает ему смачного леща, затем с хохотом наполняет рюмки: