Книга С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

Но так будет летом. А пока у нас тут элегантный приют городских бомжей и наркоманов. Отбросов нашего общества. И вот один из них заговорил со мной. Я с визгом торможу, вызывая сотрясение колонны, святыни и козырька бомжовского укрытия. Это не производит на них никакого впечатления. Интерес к окружающему миру прошел у них уже давно.

– Я не расслышала, – говорю я. – Повторите, пожалуйста, еще раз.

Бомж оглядывается в поисках кого-то, к кому обращаются столь любезным образом. Никого больше тут нет. Он повторяет, изо всех сил стараясь говорить как можно более разборчиво:

– Я.. бы… хотел… сказать… это… небезопасное… занятие…

– Небезопасное занятие? Вы имеете в виду катание на роликах? – спрашиваю я.

– Именно.

– Почему?

– Можно об асфальт долбануться. А вы и так высокая… И одышку можно заработать. Послушайте, как вы дышите… Чух-чух…

– А что вы курите? Окурок с травкой… С волшебной добавкой. Specialitе de la Maison. А что вы хорошего пьете? Бормотуху? С денатуратом в соотношении один к одному. Чтобы зрение было лучше. А что вы едите на завтрак? Что-то найденное в помойке при кафешке? Или в общественном сортире? Надеюсь, что это у вас там остатки лосося в укропном соусе, а не женский тампон… А что это за кровоизлияние на правом запястье? Впрочем, и на левом тоже? А, ясно, ясно – тяжело попасть в вену, особенно после того, как в кабинках общественного туалета установили эти фиолетовые лампочки и каждый выглядит как не совсем живой. А в кабинках зеркала есть? Нет? Так вы даже не знаете, как выглядите в этом фиолетовом свете? Вы там были с Домиником, это он вам вены распорол и еще имел наглость заявить, что вы выглядите, как труп. А Доминик именно так и выглядел. А сейчас он спит… А, тут на лавочке… Я вижу, что вы устали и собираетесь спать. Правда? Вы уже много лет так долго не разговаривали?.. Заболтала я вас до смерти. Все, замолкаю и уезжаю. Всего доброго!

И мчу себе дальше. На Канальной больше никого нет, поэтому я болтаю сама с собой:

– Знаю Доминика. Это наш первый польский бомж Веймутовский. Он обменял в Лондоне свою желтуху на туберкулез коллеги по бомжеванию. Это обнаружили во время медицинского рейда, потому что кто-то на них донес. Тот другой уже годился только для вскрытия. Тихий был тип, никто его в том углу не беспокоил. В конце концов взял и помер, что по вони установила соседка сверху и вызвала ментов. Доминику порекомендовали ехать куда подальше, а так как по-польски это звучит «туда, где перец расцветает», а ему довелось видеть в ящике передачу о ферме, на которой выращивают острый, как черт, стручковый перец чили, то он и заявился в наши края. Ну и прижился-прибомжился. Опекает его эксцентричная Сусанна Скоггинс, дочь местного аристократа. Сусанна в последний год учебы в самой дорогой в стране частной школе так увлеклась героином, что стала законченной наркоманкой. Было это лет пятнадцать назад. Ну, сейчас она уже пару лет как не колется. Разве что марихуану покуривает, а так no-no drugs. Правда водку хлещет дай боже. У нее уже несколько лет своя квартирка, выделенная муниципалитетом. Вот на пути со дна она и встретила нашего Доминика. Они образуют чудную пару. Она его любит. Даже учит польский. Но раз в месяц по случаю предменструального синдрома слышит голоса. Эти голоса приказывают ей делать разные глупости, и она выгоняет Доминика из дома. Потом это у нее проходит, и она сама шарашится по улицам, бродит по городу, спит в кустах, ищет Доминика. Находит его чаще всего здесь, на остановке, и принимается скулить и умолять о прощении… Один раз нашла его даже у нас в следственном изоляторе, когда он украл буханку хлеба в «TESCO». Сидел себе в камере, ел сэндвичи с ветчиной и пил кофе с пятью ложечками сахара в чашке. Поев, сообщил констеблю:

– Знал бы я, как у вас хорошо кормят, я б и не тратил время на этот магазин.

Сусанна Скоггинс отказалась беседовать с констеблем в отсутствие переводчика. Она упорно решила делать все, как Доминик!

Хотела показать, что научилась языку своего Ромео, поэтому потребовала себе переводчика с польского. Прошу, леди и джентльмены!

И в три часа утра измученный инспектор на это согласился.

Я вышла с ним из изолятора в приемную. Наследница империи экологичных британских стейков, старательно выговаривая, произнесла важнейшие в ее нынешней жизни слова, которым ее научил Доминик: «Чмок-чмок-лизачок! Я люблю тебя, Доминичек! Сосать! Еще-еще. Навсегда вместе. Kоза тупая».

Я перевела это инспектору. Тот усталым голосом спросил:

– Она его хочет забрать?

– Как обычно. На ближайшие три недели.

– Пусть здесь подпишет… А сейчас, как ты там меня учила в среду на курсах о межкультурных различиях? А, вот – ПУСТЬ УБИРАЕТСЯ ТУДА, ГДЕ ПЕРЕЦ РАСЦВЕТАЕТ!

10

10. Там на остановке были еще двое… Похожие друг на друга как две капли воды. И одетые одинаково. При том, что один – грязный, воняющий мочой, заросший, не в себе, жуткий, а второй – в полном сознании, опрятный и чисто выбритый. Мрачный. Молчаливый. Прямо портрет Дориана Грея и сам Дориан Грей под одной крышей. Один со скоростью экспресса несется в направлении небытия. Похоже, он уже почти доехал – следующая остановка кладбище. А второй пока едет в другую сторону. Он не из той компании. Сейчас он как раз читает расписание движения Летучего Голландца. Я знаю обоих. Это Марк и Дэвид Биггинсы. Дэвид подмигивает мне. Грустно. Но конкретно. Марк даже не знает о моем существовании. Знает ли он о существовании Дэвида?.. Я игнорирую это подмигивание.

Через мгновение я качу себе дальше и на ходу задумываюсь, почему, когда дети одеты одинаково, они такие очаровательные. А когда так одеты взрослые – это отстой.

Ввиду отсутствия собеседников я сама разворачиваю это тривиальное наблюдение, развиваю его и возражаю сама себе. Рассматриваю национальные варианты этого мотива – например, интересно, одевают ли одинаково своих близнецов китайцы? Бывают ли у них вообще близнецы? А члены какого-нибудь африканского племени, имеющие одинаковые одеяния и татуировки, считают себя одной большой семьей, или это просто военная форма, чтобы не ошибиться в водовороте битвы «наших» с «чужими»? Как такие люди трактуют внешнее сходство? Известен ли им этот аспект жизни общества? Ценят ли они такое сходство? Или, наоборот, считают это несчастьем и, например, съедают одного из однояйцевых близнецов? Ведь каждого человека достаточно в одном экземпляре, а есть такие, что их и по одному слишком много… Видят ли они сразу, безо всяких волшебных хрустальных шаров, духовные различия таких созданий и обращают ли внимание именно на духовную неповторимость, а совсем не на то, что у кого-то уши торчат или в подбородке ямочка?

С таким анализом и синтезом, с таким методичным и глубоким рассматриванием материала можно бы, ковыряя в носу, написать магистерскую или докторскую диссертацию, а уж статью в Википедии и подавно!

Но и в этот раз, внимание-внимание, отрывают от размышлений служебные обязанности в виде телефонного звонка из ближайшего следственного изолятора. И следующие девять с половиной часов я перевожу объяснения британской полиции с паном Иреком Солодарчиком, его женой Иреной, тещей Гражиной Охоцкой и двоюродными братьями Цезарем и Хенриком Шмайдами. Все они хорошо выпили и подрались по случаю дня рождения, можно даже сказать юбилея. Цезарю стукнуло двадцать три года, а Хенрику – двадцать семь, вместе – пятьдесят! Дрались они в собственной, хоть и съемной, квартире, используя собственный, привезенный из самих Сувалок реквизит. Они приехали сюда, чтобы заработать и лучше жить, а не для разборок с паскудными соседями – лезущими в чужие дела стукачами. А цепляются к ним на каждом шагу, потому что так тут относятся к полякам. Вначале наобещали, как англичане в тридцать девятом, мол, войной на Гитлера за Польшу, а потом – мы вас знать не знаем, несчастные пшеки!