Книга Бродячая женщина - Марта Кетро

Любить Израиль немножко сложно, потому что энергично мешают некоторые израильтяне. Не тем, как они там живут, а тем, что они пишут каждый раз в комментариях, когда я пытаюсь сказать что-нибудь хорошее об их прекрасной стране.

– Как же, – говорю я, – у вас здорово! – искренне и бесплатно говорю, заметьте.

– Дааа, – отвечает какая-нибудь «маленькая уточка» (ТМ), – тебе хорошооо, ты видела только парадный фасад, для туристов. А посмотрела бы ты, какая у нас задница!

– Как же мне у вас понравилось, – поправляюсь я, – что увидела, о том и пою.

– Дааа, – тянет маленькая уточка, – тебе хорошооо, ты тут не живёшь.

– А природа, а тепло… – слабо возражаю я.

– Дааа, а ты летом приезжай, сдохнешь!

– Я была в июле, спасибо. А ещё мне очень понравился Иерусалим…

– Даааа, – истерично вопит маленькая уточка, – там такое! Ты вот напиши о… – и далее идёт список специфических нерешаемых проблем, которые я должна срочно осветить и дать экспертную оценку, причём сообразно тому, левая уточка мне попалась или правая. Давай-ка, определяйся по-быстрому – арабов надо вырезать или уступить им полстраны? Религиозные: чёрная чума или совесть нации? Нелегалы: отстреливать на границе или давать равные права? Ну и так по мелочи, налоги там, социалка. Да, я должна об этом высказаться, и срочно.

И тут я, наконец, говорю то, что от меня ждали:

– Иди к чёрту, маленькая уточка. У меня есть своя страна, чтобы над ней рыдать. А Израиль мне просто очень-очень нравится. И, в общем, всё равно, как вы разберётесь, не взорвите его только случайно, если можно, пожалуйста. Или хотя бы не в мой отпуск.

– Грубая ты. Равнодушная потребительница. Вы все нас ненавидите, – резюмирует довольная уточка и гордо удаляется.

Между тем в комментарии приходят полсотни нормальных израильтян, которые пишут ожидаемое: рады, что понравилось, приезжай ещё. Но ты долго ещё нервничаешь и косишься в сторону птичника.

Потом, конечно, забываешь, и снова начинает нестерпимо тянуть к белому городу и золотым камням. И снова хочется говорить о том, какая это прекрасная и счастливая земля.

Всё равно ли мне на самом деле? Всё равно ли гостю, что станет с домом, где он был счастлив несколько часов или дней? Но уважение складывается из множества вещей, в частности, из отказа высказываться о чужих правилах и о вещах, в которых ничего не понимаешь. Мало ли на свете путешественников, которые после трёхдневного тура пишут пространные отзывы о нравах, содержащие фразы: «все евреи имеют обыкновение», «в типичном израильском доме» и «этой стране может помочь». Поэтому я воздержусь, я лучше о себе – там.

Каждый раз я привожу туда платья, бесполезные в московскую зиму, шёлковые туфельки, золотистые балетки и бархатные сабо. Но знаете, когда я на самом деле приезжаю, на своих ногах я чувствую пропылённые страннические башмаки. У моего друга, израильского фотографа Жени, есть работа, которая теперь висит у меня на стене. В ней всё, что я люблю и в этой стране, и в себе, – разбитые ботинки, стоящие на камне над обрывом, откуда хороший вид на Мёртвое море и розовеющую Иорданию. Я знаю это место, сама там стояла. И это точка, к которой я стремлюсь.

Хорошо всё-таки, что однажды я приехала и продолжаю приезжать, там я возвращаю себе лучшее, что во мне есть, одиночество, стойкость и пустыню. Когда слишком устаю от агрессивной любви своего бесценного родного города, покупаю билет и возвращаюсь туда, где не умолкают птицы и не отцветает жасмин, где мне спокойно.

* * *

Не понимаю, какого чёрта я выбрала для любви этот дорогущий провинциальный городок, в то время как могла бы предпочесть одну из кружевных европейских столиц или дешёвый азиатский рай, набитый такой экзотикой, которая мне в жизни не снилась. Вместо этого я одомашнила Тель-Авив или он меня одомашнил, так что я возвращаюсь туда покорным котиком за порцией тепла и ласки. Каждый раз обещаю себе: нет, хватит, осенью поеду в Европу, в Тай, ещё куда-нибудь, много ли я видела в жизни, чтобы залипать в игрушечном Керем-а-Тейманим, в загаженном Флорентине или на одном из длинных пляжей по пути в Яффо под звуки их невыносимого маткота.

Мало ли в мире тепла для меня, почему я выбрала это, слишком жгучее летом и несколько простудное зимой, когда белые нетопленые дома становятся неуютными. Мало ли на свете ласки для маленьких женщин, могла бы перемещаться от одного горячего источника к другому, мыть ножки в океанах, засыпать то на жёлтом песке, то на мелкой гальке, а не только на этой белой пудре, которая у меня теперь не выводится из сумок и карманов.

Похоже, мы уже слегка женаты; я даже злюсь, мечтая, что, может быть, меня случайно похитит какой-нибудь другой город и заберёт к себе, в иные камни и ветер. Стамбул, говорят, прекрасен, и Праги я не видела, и на островах сказочно.

Но я сварлива, только когда у меня есть билет и квартира на месяц, когда я точно знаю, сколько дней мне осталось до его прикосновения, до поцелуя, до вторника, который я пообещала себе, чтобы не горевать.

«Я не прощаюсь, я вернусь во вторник. Просто он будет в ноябре», – так я думала в июле. И теперь еду в эти еврейские Петушки, где не умолкают птицы, чтобы снова засыпать на гладком каменном плече, везу шесть новых платьев, чтобы показать ему, и три пары башмаков; и самой смешно от нелепости нашей связи. Однажды мне насмерть надоест его наивная сладость, но ещё не сейчас, не в этот раз.

Риски этого мира

Иногда кажется, что господь склоняется ко мне, приложив к уху жестяную трубу, вызнаёт желания и ласково исполняет – с какими-то поправками, нечувствительными в его масштабах. От меня же не требуется ничего, кроме врожденного умения хотеть – так, чтобы желание пронзало насквозь от завитков на макушке до пальцев ног с крашеными ногтями.

Карлсон однажды пытался продать свои пальцы: «Подумай только, всякий раз, как ты их увидишь, ты скажешь самому себе: “Эти милые большие пальцы – мои”». Из тех, кому я передаривала свои, можно составить небольшой клуб. Не возражаю, когда меня забывают, но было бы приятно, если бы они хранили в каких-то тёмных кладовках отпечаток белой ступни, которую однажды прижимали к груди, прикрыв ладонью. Я разве много прошу?

Но я о сбывании – как получилось в этот раз.

Пока человек молод и прост, он тщательно отыскивает места силы, чтобы припадать, напитываться и всё такое. Но однажды – не знаю, как у всех, а у меня так, – он чувствует потребность в месте слабости. Там, где разоружат и очистят, как апельсин; где можно лежать, как старая собака, и ни о чём не думать. Не потому, что там безопасно, а потому, что для тебя больше не остаётся опасности, слишком ты бесплотен и малоценен для рисков этого мира. Можно взять голыми руками, так ты слаб, но скорее всего протечёшь сквозь чужие пальцы, оставив после себя недоумение и бледный запах речной воды.

У меня для этого есть площадь Бялик, днём она по-курортному нарядна, в праздники изумительно нелепа, а в сумерках становится трогательной, как лилия, Офелия или девочка-призрак, или что вы привыкли считать трогательным. По вечерам, когда перестают носиться дети и собаки, весь этот «второй акт “Жизели”» выстраивается из нежно подсвеченного здания старой мэрии, болтливого фонтана с нимфеями, из камней, медленно отдающих дневное тепло, и черничного неба над головой.