Книга Иван Калита - Максим Ююкин

Помещение выглядело настолько необитаемым, что Илейка усомнился, найдет ли он здесь хоть одну живую душу. «Уж не помер ли он, часом?» — подумалось ему. С неприятным предчувствием приблизившись к глиняной печи, Илейка откинул скомканное на полатях одеяло и невольно попятился, передернув плечами от ужаса и отвращения: в углу, рядом с измятой, несвежей подушкой, лежали горкой несколько человеческих черепов. Крестясь на ходу и шепча слова молитвы, Илейка опрометью бросился вон из жуткого дома. Порвав зацепившийся за дверную ручку рукав, со звоном опрокинув что-то в сумраке сеней, он с жадно-стью нищего, ловящего летящую из чьей-то милосердной руки медную монетку, рванул на себя входную дверь и лицом к лицу столкнулся с пожилым, но еще не старым мужчиной, одетым как обычный крестьянин; невысокий и худощавый, он был, тем не менее, довольно крепок телесно, о чем говорили его выпуклые твердые мышцы под засученными рукавами сорочки и вздувшиеся поверх них сухожилия. Маленькие карие глаза с внимательным насмешливым прищуром проворно обшарили Илейку с головы до ног, выпирающие скулы, туго обтянутые отсвечивающей нездоровой бледностью, но гладкой, без единой морщинки кожей, медленно раздвинулись, давая место хитрому оскалу, как видно, заменявшему этому человеку улыбку. Длинные, но жиденькие борода и такие же волосы были довольно жалким обрамлением его по-своему незаурядного и запоминающегося лица.

— Куда спешишь, робя? — неожиданно звучным, молодым голосом произнес мужчина, входя в дом и тем самым оттесняя Илейку в глубь сеней. — Может, сперва поведаешь, что за нужа привела тебя в нашу глухомань?

Выслушав рассказ парня, Воробей задумчиво пощипал бороду.

— Что ж, поехать, конечно, можно, — с расстановкой сказал он, глядя в пол, — но, покуда хворую не увижу, обещать ничего не могу. Надеюсь, твой боярин это разумеет.

— Ты уж постарайся на славу, а боярин тебя не обидит, будь надежен, — скороговоркой произнес Илейка.

Ведун криво усмехнулся.

— Меня, мил человек, обидеть мудрено, — неприятным, язвительным тоном ответил он. — Я токмо слуга, и кто меня не уважит, тот не мне, а господину моему обиду учинит. С ним ему и объясняться придется.

«Гляди-ка, — подивился про себя Илейка, — тоже, выходит, наш брат холоп! А держит-то себя с норовом, точно ему никто не указ».

Тем временем Воробей стянул с себя исподнюю рубаху, обнажив волосатое, костлявое тело, и, пошарив рукой по полатям, достал оттуда другую, из беленого холста. Все это он проделал неспешно, с полнейшей невозмутимостью, как будто собирался не к постели умирающей, а на долгие, неторопливые субботние посиделки.

— Поспешал бы ты, человече! Время-то не терпит! — не выдержал Илейка. По лицу Воробья снова проползла усмешка.

— А ты, как я погляжу, торопыга! Вечно вы, молодые, несетесь, несетесь куда-то как ошпаренные, а куда, сами не ведаете. Поверь тому, кто пожил на этом свете: коли хочешь поспеть, никогда не спеши!

«Поучать меня еще будешь, нежить лесная!» — внутренне вскипел Илейка, но почел за благо промолчать.

В дверях Воробей остановился и повернул голову к следовавшему за ним парню.

— А на чем мы доберемся? — спросил он. — Я верхами ездить непривычен.

— Править конем тебе не придется, — не слишком любезно отозвался Илейка. — Сядешь позади меня да знай себе держись.

Скакать молча было скучно, и после долгих колебаний Илейка решился расспросить Воробья о том, что никак не шло у парня из головы.

— Не прими в обиду, господине Воробей, — осторожно начал он, вполоборота развернувшись к своему спутнику, чье размеренное дыхание уже долго неприятно холодило ему затылок. — Может, оно меня и не касается, но уже больно любопытно мне узнать — что за черепа у тебя на печи схоронены? Почто не в могилах они?

Воробей рассмеялся.

— А, вот что тебя перепужало! Знай же: то друга мои любезные. Много добра видал я от них, покуда были живы, да и сейчас, случается, подсобят когда со-ветом. Как же я с ними расстанусь?

Хотя слова эти и прозвучали как шутка, у Илейки от них по спине пробежал легкий холодок.

В усадьбу приехали затемно. Еще издали заметив крошечный желтый огонек, слабо мерцавший на крыльце боярского дома, Илейка понял, что не опоздал: если их ждут, значит, боярыня еще жива. Подъехав к дому, он с радостью увидел, что встречает его не кто иной, как любимая сестренка. Коротко обнявшись с Ириной, Илейка поручил Воробья ее заботам, а сам поспешил на конюшню, чтобы возвратить Уголька в его чистое, уютное стойло, — утомленный дорогой и переживаниями, выпавшими сегодня на его долю, Илейка, кажется, полжизни готов был отдать за сытный ужин и мягкую постель.

3

Измученная долгими часами борения со смертью, боярыня впала в забытье, вырастив на многоярусной террасе подушек хаотичный куст пышных светлых волос. Ее левая рука беспомощно, как чайка на волне, покоилась на высоко вздымающейся под теплым одеялом груди, из полуоткрытых жарких губ вырывалось хриплое неровное дыхание. Не отходивший от жены Терентий обернулся к вошедшим Ирине и Воробью, и в сумрачном свете свечи его лицо показалось Ирине исполненным такой бездонной скорби, что сердце девушки дрогнуло от жалости.

— Вот, господине, прибыл человек, за коим было послано, — тихо молвила она и, пропустив ведуна вперед, скромно застыла у двери, не смея приблизиться к ложу страданий.

— Спаси ее, богом молю, ничего для тебя не пожалею, — глухо проговорил Терентий, не сводя с гостя умоляющих воспаленных глаз.

Будто не замечая его, Воробей молча подошел к постели и, склонившись над больной, взял ее за запястье, пощупал пульс. Лицо ведуна омрачилось. Затем он приложил ладонь ко лбу боярыни, раздвинул ей зрачок — спящая издала тихий стон и слегка пошевелилась, точно от дурного сна, — и, выпрямившись, резко бросил:

— Котел, воды ключевой вдосталь, ковш с ручкой и дрова. Да чтобы не входил никто!

Его приказание было исполнено с лихорадочной поспешностью. Всю ночь и весь следующий день Терентий не находил себе места от мучительной тревоги. Он то молился, то ходил из угла в угол, ломая скрещенные пальцы, то звал кого-нибудь из слуг, а когда тот являлся на зов, раздраженно велел оставить его одного. Наконец две бессонные ночи и пережитые волнения взяли свое, и измученный боярин заснул прямо на полу молельной, подложив под голову свернутый бумажный кафтан.

Утром Терентия Абрамовича разбудил один из холопов, которым он велел неотлучно находиться у двери опочивальни и исполнять любые приказания Воробья, если таковые последуют.

— Скорее, боярин, скорее, ведун тебя кличет!

Терентий входил в опочивальню с таким чувством, горое, вероятно, испытывает подсудимый перед произнесением ему приговора. Но едва он переступил порог, его радостно встрепенувшееся сердце едва не пробило грудную клетку, как порок пробивает крепостную стену: первое, что он увидел, была обращенная к нему улыбка жены, еще слабая, жалкая, несущая на себе след недавно перенесенных страданий, но в то же время излучающая победное сияние возрождающейся жизни. Боярыня была бледна, под глазами притаились глубокие черные тени, но прояснившийся взгляд говорил о том, что болезнь отступила. Не произнеся ни единого слова, издав странный приглушенный звук, похожий одновременно и на смех, и на рыдание, Терентий бросился перед ложем на колени и долго покрывал поцелуями руки, лицо, плечи той, ко-торая, оказавшись на самой кромке земного существования, теперь снова возвращалась к нему. Потом медленно подошел к Воробью, невозмутимо складывавшему привезенные им с собой травы обратно в мешок.