Книга Император Юлиан - Гор Видал

- Главное - не голос, а дух, - сказал диакон, польщенный моей похвалой.

Мы разговорились, и тут - уж не помню как - в нашей беседе всплыло имя Плотина. Для меня это было не более чем имя; диакон принялся клясть его на чем свет стоит.

- Это лжефилософ прошлого века. Он был последователем Платона, или, скорее, считал себя таковым. Он всегда враждовал с церковью, хотя среди христиан встречаются глупцы, признающие за ним высокие достоинства. Жил Плотин в Риме и был любимцем императора Гордиана. Он написал шесть совершенно невразумительных книг, которые опубликовал его ученик Порфирий.

- Порфирий? - Я до сих пор отчетливо помню, как впервые услыхал это имя из уст костлявого диакона, сидя в цветущем парке Макеллы, окутанном маревом знойного летнего дня.

- А этот еще хуже Плотина! Родился в Тире, учился в Афинах. Называл себя философом, хотя на самом деле был просто безбожником. Он написал пятнадцать томов, полных нападок на нашу церковь!

- И на чем они основаны?

- Откуда мне знать? Я в его книги не заглядывал, не христианское это дело. - Диакон был куда как тверд в вере.

- Но ведь была же у этого Порфирия какая-то причина…

- Сатана в него вселился, вот и вся причина.

Так я узнал: мне необходимо прочесть Плотина и Порфирия. Для этого я прибегнул к хитрости: послал епископу Георгию письмо с просьбой прислать мне сочинения этих "нечестивцев". Я писал, что хочу ознакомиться с врагами церкви по первоисточникам и, разумеется, прошу руководства у моего духовного наставника, обладающего к тому же лучшей библиотекой во всей Каппадокии.

К моему изумлению, епископ Георгий тотчас прислал мне полное собрание сочинений Плотина, а также антихристианские работы Порфирия. "Хотя ты еще и юн, думаю, ты сможешь оценить всю пагубность учения Порфирия, - писал он мне. - Он был человек недюжинного ума, но дурной нрав его погубил. Шлю тебе также блестящее опровержение Порфирия, принадлежащее перу моего предшественника, епископа Каппадокийского, раз и навсегда снявшего все так называемые противоречия, которые Порфирий обнаружил в Священном Писании. Ты и представить себе не можешь, какую радость доставляет мне твой интерес к вопросам теологии". Добрый епископ не ведал одного - работы Порфирия в грядущем лягут в основу моего отречения от Назарея.

Тем же летом мы с Галлом в соответствии с пожеланием епископа Георгия воздвигли в Макелле часовню, посвященную святому Маманту - пастуху, жившему в этих местах. Считалось, что его мощи обладают большой целебной силой: излечивают кожные болезни, стоит только приложить берцовую кость святого к больному месту. Епископ полагал, что если мы построим для останков мертвого пастуха склеп, это даст народу отличный пример христианского смирения, и мы с Галлом целое лето трудились на стройке. Мне нравилась работа каменщика, но Галлу любые продолжительные усилия были просто ненавистны, и, обливаясь потом под жарким солнцем, он, боюсь, не столько работал, сколько посылал проклятия святому Маманту. Вскоре после того, как мы закончили часовню, у нее обвалилась крыша. Я слышал, галилеяне утверждают, будто обвалилась лишь та половина здания, которую выстроил я, потому что я - отступник. Это не так: обвалилась вся часовня, и произошло это из-за ошибки в расчетах.

В то время я уже не верил в Христа, но еще и не отрекся от Него. И все же убедительные доводы Порфирия крепко засели у меня в голове. Всякий раз, когда я пытался вступить с епископом Георгием в диспут о христианских догматах, он спешил остудить мой пыл: "Само понятие Троицы - тайна. Ее можно постигнуть лишь верой, и то не до конца". Гораздо больше по вкусу мне пришелся Плотин - он в течение пяти лет четырежды испытал то полное духовное слияние с Единым, которое является конечной целью всякой религии. Порфирий, при всей его мудрости, сподобился испытать это великое наслаждение лишь однажды, и то уже в возрасте шестидесяти восьми лет. Мне до сих пор удалось испытать его дважды, и каждый день я молю богов даровать мне еще одно откровение.

* * *

У нас с Галлом не было ни друзей, ни заступников. Епископ Георгий, если не считать его назойливых попыток превратить меня в священника, совершенно нами не интересовался. Все остальные обитатели Макеллы обращались с нами с боязливым почтением. Мы пугали их, так как напоминали об убийстве и были наиболее вероятными жертвами в будущем.

Я по-прежнему много читал, а упражнялся мало, хотя от природы был сильным - особенно крепкими были у меня руки. Во всех играх и физических упражнениях Галл превосходил меня. Он был выше меня ростом, прекрасно сложен, а лицом подобен богу. Солдаты из нашей охраны все были поголовно в него влюблены, а он с ними бесстыдно заигрывал. Они брали его с собой на охоту, когда он того желал, и, думаю, с некоторыми из них у него были любовные интрижки, хотя оба мы в то время сожительствовали с одной и той же девушкой, или, скорее, молодой женщиной двадцати пяти лет. Она была женой чиновника, который вел наше хозяйство. Ненасытная в любви, она сначала совратила меня, а потом и Галла. Ее супруг делал вид, что ничего не замечает; собственно, это и все, что ему оставалось. Он только никак не мог сдержаться и хихикал при встрече с нами. Это был маленький толстячок, и, помню, как-то я спросил ее, как она может выносить его прикосновения.

- У него есть свои достоинства, - лукаво ответила она. Я до сих пор помню, как блестели ее волосы, рассыпанные по обнаженным смуглым плечам. Ни у кого больше не встречал я такой гладкой кожи. Она наверняка пользовалась притираниями, но умела это искусно скрывать, в отличие от других женщин такого пошиба, после которых все руки сальные. (Она, разумеется, была из Антиохии - ну что тут скажешь? Всякий знает: из всех искусств антиохийцы принимают всерьез лишь искусство любви.) Она делала вид, что я ей нравлюсь, но на самом деле ее приворожил златокудрый Галл. С гордостью он рассказывал мне: "Я и не пошевелюсь, а она все за меня делает". Вообще, его пассивность меня поражала, но понять Галла всегда было выше моих сил. Позднее, когда он превратился в чудовище, я не удивился: Галл мог стать чем угодно, потому что, в сущности, он был ничем. И тем не менее он притягивал к себе все взгляды, его плотская красота привлекала как мужчин, так и женщин. Поскольку он был совершенно бесчувствен, каждая женщина видела в нем вызов своим чарам и была готова на все, чтобы добиться его любви. Так что у Галла всегда была возможность наслаждаться… даже не пошевелившись!

Сирийка была нашей общей любовницей три года. Хотя на мне теперь обет безбрачия, я часто вспоминаю ее, особенно по ночам. Где-то она теперь? Я не решаюсь спросить. Она, наверное, растолстела, постарела, живет где-нибудь в захолустье и покупает любовь юношей за деньги. И все же тысячу раз она была для меня тем же, чем Афродита для Адониса.

-IV-

Минуло пять лет. Мы жили почти в полной изоляции от внешнего мира. Персидский царь Шапур угрожает нашим восточным рубежам, а германцы делают набеги на Галлию - вот и все, что нам было известно о событиях в мире. Политика была для нас запретной темой. Я изучал Гомера и Гесиода, читал Плотина и Порфирия, предавался любви с антиохийкой, боролся с Галлом, пока, наконец, не победил его, и больше он ко мне не лез. Он был труслив, хотя в ярости становился неукротим.