Книга Грозные царицы - Анри Труайя

Этот приступ гнева напомнил Меншикову о еще более чудовищных вспышках его бывшего хозяина, Петра Великого. Понимая, что было бы неосторожно задевать взбесившегося агнца, он притворился, будто видит в этом бешенстве лишь признаки запоздалого детства, и, оставив Петергоф, где Петр так неласково его принял, отправился отдохнуть в своем поместье – Ораниенбауме. Прежде чем упаковать вещи, Александр Данилович позаботился о том, чтобы вся компания была приглашена на праздник, который он рассчитывал устроить в своей загородной резиденции в честь царя и в честь собственного выздоровления. Но Петр II заупрямился и – под предлогом того, что Елизавете не было послано персональное приглашение, – отказался приехать на торжество. Чтобы еще больше подчеркнуть свое недовольство, он в тот самый вечер, на который было намечено торжество, отправился вместе с теткой охотиться на дичь в окрестностях владений Меншикова. Во время этого имевшего отношение лишь наполовину к охоте, зато на другую – к любви, предприятия он неотступно думал: как там сейчас развертываются празднества, придуманные Меншиковым? Не странно ли, что никто из друзей не последовал его примеру? Неужели страх вызвать неудовольствие Меншикова сильнее страха вызвать неудовольствие царя, раз у них не было даже колебаний? И только на единственное ему было наплевать: какие чувства вызывает его поведение у Марии Меншиковой, которая чуть было не вышла за него замуж, а теперь получила отставку. И у тех, кто побывал в гостях у Светлейшего, после их возвращения из Ораниенбаума он жадно выспрашивал только о том, как вел себя сам Александр Данилович во время пиршества. А они рассказывали, рассказывали все в подробностях: так не оставалось никаких угрызений совести. И особенно нажимали на тот факт, что Меншиков в своей дерзости и наглости дошел до такого предела, что в их присутствии уселся на трон, приготовленный для Петра II. По словам гостей Меншикова, хозяин поместья, обуянный гордыней, непрестанно только и доказывал своим поведением, что настоящий хозяин империи – он. Остерман говорил об этом с таким оскорбленным видом, словно неуважение было оказано ему лично. Более того, назавтра, воспользовавшись отсутствием Петра II, который опять поехал на охоту с Елизаветой, Остерман, принимая Меншикова в Петергофе, резким тоном упрекнул его от имени всех искренних друзей царской фамилии в бестактности и нарушении приличий, допущенных им по отношению к императору, сказал, что тот должен чувствовать себя виноватым. Задетый внушением, которое было сделано ему подчиненным, Меншиков тем не менее свысока посмотрел на него и… вернулся в Санкт-Петербург, затаив в душе жажду мести, способной навсегда отбить у шайки интриганов желание составить заговор против него, Светлейшего.

Прибыв в свой дворец на Васильевском острове, Меншиков с изумлением обнаружил полное отсутствие каких бы то ни было вещей Петра II, которые, как выяснилось, были перевезены в Летний дворец, где, как ему сказали, царь отныне решил обосноваться. Раздосадованный и возмущенный, Меншиков потребовал объяснений у гвардейских офицеров, которым надлежало охранять дворец. Оказалось, что все караульные уже к этому времени сменились, а начальник их смущенно заявил, что они-де лишь повиновались императорскому приказу. Иными словами, все готовилось заранее… И то, что, как ему казалось, могло бы сойти за прихоть царя-подростка, на самом деле служило свидетельством окончательного с ним разрыва. Для Меншикова это событие означало, что рухнуло здание, которое он возводил годами и считал прочным, как гранит набережных Невы. Но в чем причина катастрофы, спрашивал он себя с тоской. Ответ не вызывал никаких сомнений. Виной всему случившемуся – проделки Алексея Долгорукого и его сына, очаровательного и лицемерного Ивана, которые всегда строили козни. А что теперь делать для спасения хоть чего-то, пусть даже части своих привилегий? Просить о снисхождении тех, кто нанес ему столь чувствительный удар, или обратиться к Петру и попробовать пожаловаться на них государю? Пока Меншиков колебался, не уверенный в том, какую лучше выбрать тактику, до него дошли сведения еще худшего свойства, чем все предыдущие: после переезда к тетке Елизавете в Летний дворец царь собрал членов Верховного тайного совета и обсудил с ними дополнительные санкции в отношении Светлейшего. Причем приговор был вынесен даже без того, чтобы дать возможность подсудимому сказать слово в свою защиту. Побуждаемый, вполне возможно и скорее всего, Елизаветой, сестрой Натальей и кланом Долгоруких, царь приказал арестовать Меншикова. Когда начальник штаба, генерал-майор Семен Салтыков пришел объявить приговор, Светлейшему ничего не оставалось, как только написать государю письмо с протестом и оправданиями, вот только он сильно сомневался в том, что это послание дойдет до адресата.

В следующие дни наказания множились и становились все более и более беззаконными, несправедливыми, позорными. Меншикова лишили всех титулов и привилегий и сослали в его земли. Медленный обоз, содержащий собранные в спешке вещи осужденного, выполняя предписание, покинул Санкт-Петербург при полном всеобщем безразличии к случившемуся. Кто вчера был всем, сегодня стал никем. Самые пылкие сторонники Светлейшего перешли теперь в стан его врагов. Ненависть царя преследовала ссыльного, проявляясь на каждом этапе новыми карами: на станцию прибывал посыльный из дворца со свидетельством очередной немилости. В Вышнем Волочке скинутый с пьедестала фаворит получил приказ разоружить свою охрану. В Твери – приказ отослать в Санкт-Петербург слуг, экипажи и кареты. В Клину – приказ о конфискации у девицы Марии Меншиковой, бывшей царской невесты, обручального кольца, поскольку помолвка расторгнута. А когда обоз, наконец, добрался до пригородов Москвы – приказ обогнуть древний город, где всегда проходила коронация российских государей, и безотлагательно продолжить путь в направлении Раненбурга, находившегося в далекой рязанской провинции.

Наконец он достиг этого незаметного города, с невыносимой тоской на сердце увидел место своей пожизненной ссылки, и «пейзаж» совершенно поразил Меншикова. Дом, в котором ему предстояло жить с семьей, находился внутри зубчатых, снабженных бойницами стен крепости, практически – тюрьмы. Часовые дежурили у входа. Одному из офицеров было поручено следить за всеми перемещениями Меншиковых. Вся корреспонденция его перлюстрировалась. Попытки оправдаться в письмах, посылаемых тем, кто вынес ему приговор, оказались тщетными. И неудивительно. Еще в ту пору, когда Светлейший отказывался признать себя побежденным, Верховный тайный совет получил донесение от графа Николая Головина, посла России в Стокгольме. В этом секретном документе рассказывалось о недавних действиях генералиссимуса. Оказалось, что перед разжалованием он успел взять у англичан пять тысяч серебряных дукатов за то, что предупредил Швецию об опасности, которую сулит ей поддержка Россией территориальных притязаний герцога Голштинского. Известие о подобном предательстве государственного деятеля, занимавшего в стране самый высокий пост, и о его измене в пользу чужой державы открыло путь новой серии доносов и ударов ниже пояса: каждый старался, как мог, опорочить человека, только что находившегося на самой вершине могущества и славы. В адрес Верховного тайного совета посыпались сотни писем – одни анонимные, другие – с подписями. Это соревнование более всего напоминало травлю. В любом послании указывалось на то, насколько подозрительно быстрое обогащение Меншикова, почти в каждом сообщалось о миллионах золотых монет, запрятанных в разных принадлежавших ему домах. Иоганн Лефорт счел даже полезным сообщить своему правительству о том, что серебряная посуда, найденная 20 декабря в тайнике главного меншиковского дворца, весила семьдесят пудов[26]и что при дальнейших обысках надеются обнаружить и другие сокровища. Эта совокупность злоупотреблений властью, лихоимства, хищения государственного имущества, прямого воровства и предательства заслуживала со стороны Верховного тайного совета самого что ни на есть безжалостного приговора. Вынесенный предварительно был сочтен слишком мягким, и потому учредили специальную комиссию, которая начала с ареста трех секретарей разоблаченного деспота. Затем ему был передан вопросник из двадцати пунктов, на который предложено было ответить, «не упуская ни малейшей подробности».