Книга За год до победы - Валерий Поволяев

Только галстуки они повязывали по-разному: Сапфир Сапфирович – обычным общепринятым узлом, Топаз Топазович клал галстук поверх узла и закалывал золотой булавкой.

За столом говорили обо всем сразу и вместе с тем ни о чем – об Абиссинии и урожае маиса в Хабаровском крае, о специфике ловли сига в онежских озерах и выступлении Сталина перед колхозниками – личных тем не касались, братья были сдержанны, мало пили и слушали музыку – модный октет, после гастролей поселившейся в «Метрополе», Пургин пытался понять их, узнать формулу их жизни, но ничего, кроме поверхностных бытовых деталей, зацепить не смог: Сапфир Сапфирович и Топаз Топазович продолжали оставаться для него загадкой, и вместе с тем Пургин ощутил – ждать осталось недолго – что-то должно приоткрыться и сделаться понятным.

Возвращаясь во второй раз из «Метрополя», Пургин почувствовал, что за ним кто-то идет – шаг торопливый, тихий, будто у охотника. Он остановился, оглянулся, – человек повторил его действия – тоже остановился, замер. В вечернем сумраке он не был виден, вместо лица серело плоское пятно.

«Кто же это может быть? Какой-нибудь Пестик? Или пешеход из МУРa?» – Словно бы декабрьский мороз полоснул Валю Пургина по лицу – заломило даже зубы, стало нечем дышать – в чем же он провинился? Тем, что знаком с Корягой и его командой, или тут виноват университетский профессор со своим братом?

Пургин двинулся по тротуару, сопровождающий также двинулся, Пургин остановился и сопровождающий остановился, он, будто тень, повторял его движения. Пургину стало страшно. «Спокойно, спокойно, – Пургин отер рукою онемевший, словно после удара, рот, сжал правую руку в кулак. – Если будет драка, я одолею его. Должен одолеть». Сделал несколько шагов – сопровождающий, замерший у стены дома – он попал в удобную нишу – не двинулся: угадал, что Пургин сейчас остановится. «Нет, это не из уличных компаний, – понял Пургин, – это хуже».

Мороз продолжал ему леденить лицо, зубы болели, рот, ставший чужим, перестал подчиняться – губы не шевелились, язык, словно мертвый обрубок, лежал неподвижно, мешал дышать, слова рождались только в мозгу, в мозгу же они и умирали – Пургин не мог их произнести.

«Спокойно, спокойно, – произнес он мысленно, – еще спокойнее!» Он не помнил, как добрался до дома.

Раздевшись, долго лежал неподвижно, потом спросил, всколыхнув звонкую ночную тишь комнаты:

– Мам, с работой у тебя все в порядке?

– Все, – сонно отозвалась мать и почти бессильно, не в состоянии выплыть из сна, прошептала: – А что?

– Да ничего, ты спи, мам, спи! Я просто так спросил.

Почти ничего не бывает в жизни «просто так», все имеет причину и следствие, имеет продолжение, все взаимосвязано – утром, выглянув в окошко, Валя увидел молодого невзрачного человека, стоящего на противоположной стороне тротуара и с интересом глядящего на их дом. Пургин отпрянул – человек смотрел прямо на него.

Так, выходит, то, что он видел вчера, не было сном? Явь, значит? Но и вчерашнего страха тоже не было. Было другое – какое-то странное спокойствие. Пургин решил немного выждать – надо было проверить, настоящий хвост это или все-таки случайность, успокоиться окончательно, а затем уж принимать решение.

Весь день Пургин просидел дома, и весь день на противоположной стороне тротуара дежурил человек – вначале молодой унылый парень, которого он увидел утром, его сменил носатый армянин с кудрявыми, как у Пушкина, бакенбардами, к вечеру на пост заступил чистенький старичок в аккуратной шляпе и галстуке, пришпиленном, как у Топаза Топазовича, булавкой к рубашке. Пургин, чувствуя знакомые ледяные ожоги на лице и боль в желудке, от которой его должно было вырвать – к горлу подползала какая-то теплая противная муть, голова кружилась, наблюдал за топтунами. Они наблюдали за ним, он – за ними, все в этой страшноватой яви, очень похожей на неприятную игру, закольцевалось.

Вечером позвонил Коряга, голос у него был растерянным, хриплым – Попов это вроде был и не Попов, – Пургин ощутил душевную квелость, слабость, но быстро взял себя в руки: понял, что предстоит держать круговую оборону, а когда человек держит круговую оборону, он рассчитывает только на самого себя и в редком случае – на того, кто попал с ним в кольцо, – и ему остается одно: быть предельно холодным, собранным, засекать все мелочи, не упускать ничего. Но главное – владеть собой.

Семнадцатилетний Пургин – без малого уже восемнадцатилетний, – пытался справиться с собой и это ему удавалось: закваска в этом человеке была твердая. Коряга пробормотал что-то смятое, неразличимое и поперхнулся собственным голосом.

– Ты чего? – тихо, почти шепотом спросил Пургин, прижимая к губам телефонную трубку.

– Ы-ы-ы, – вдруг залился, давясь внутренними слезами, пытающимися прорваться на поверхность, Попов, но прорваться он им не дал, перекусил воздушный поток зубами, перегрыз нитку, загнал противное, рожденное рвотным позывом «ы» обратно, снова умолк.

– Ты чего?

– Платона Сергеевича забрали, – довольно спокойно, почти справившись с собой, произнес Коряга, но спокойствие его длилось недолго, зубы неожиданно лязгнули – Пургин услышал в трубке жесткий, почти металлический стук.

– Как это произошло?

– Сняли с самолета. У него же билет на самолет был… Платон Сергеевич, ты знаешь – п-первооткрыватель, и вот доп-первооткрывался, – Коряга на той стороне провода всхлипнул.

Корягу еще трясло, а Пургин обрел окончательное спокойствие.

– Погоди, давай во всем разберемся. Ты можешь ко мне приехать?

– Могу.

– Гони сюда!

Коряга появился через двадцать минут, у порога снял ботинки, в носках прошел в комнату.

– Старичка в шляпе у противоположной стены видел?

Коряга отрицательно мотнул головой.

– Не видел!

– А ведь он сейчас топчется там, на наш дом поглядывает, – Пургин подошел к окну, пальцем оттянул занавеску. – Стоит, никак сквозь землю провалиться не может.

– Кто это? – спросил Коряга, с трудом удерживая себя в руках, зубы у него некрасиво взлязгнули, словно бы он перекусил ими проволоку.

– А черт его знает, – Пургин неопределенно пожал плечами, до конца прочувствовав состояние Коряги, – то ли хочет отнять у меня мормышки для зимней ловли, то ли… Не ведаю, сударь, не ведаю, – закончил он манерно, окончательно избавившись от внутреннего озноба – вроде бы все уже встало свои места.

Да, все определилось и морозный ветер перестал обжигать лицо.

– И что же случилось? – спокойно спросил Пургин.

Коряга, видя, как спокоен Пургин, заискивающе улыбнулся, глаза у него облегченно просветлели:

– Думаешь, ничего страшного?

– Откуда я знаю? Ты хоть расскажи, что произошло?

– Я не знаю, как это произошло, знаю только, что произошло, без деталей, – Коряга, бывший всегда старшим, сейчас уступил Пургину, признав его старшинство, но эта маленькая победа не обрадовала Пургина.