Книга Где кончается небо - Фернандо Мариас

Как-то посреди самого обычного бреющего полета я вдруг понял: сейчас произойдет нечто. Самолет неуклонно набирал скорость, машина яростно вибрировала, и только уверенная улыбка Кортеса придавала мне спокойствия. Внезапно самолет вскинул нос вверх. Мы поднимались — все быстрее, быстрее. Кортес, не останавливаясь, тянул штурвал на себя. Выше, выше, еще выше… И вот небо и земля слились воедино. Воздух высоты ледяной рукой сжал мне желудок; казалось, я дышу каким-то новым, неведомым кислородом, эликсиром жизни. Всего на одно мгновение — бесконечное мгновение чистого, беспримесного счастья — самолет встал на дыбы, вертикально задрав нос к небу, а потом мы перевернулись вниз головой, чтобы еще мгновение спустя очутиться лицом к земле. Мир принадлежал нам, мы были богами, — кому же еще, кроме бога, под силу поменять местами небо и землю? Мы все трое кричали — Кортес, самолет и я. И когда, замкнув круг, мы вновь вернулись в обычное положение и к обычной скорости, я понял, что человек может летать, хоть и рождается бескрылым. А если это так, значит, он может добиться всего на свете, главное — поставить перед собой цель.

— Волчок! — выкрикнул Кортес, сияя от радости. — Вот как мы с Рамиро это называли! Волчок!..[3]Мы с ним проделывали эту штуку одновременно, каждый на своем самолете! Представляешь?

Я представил себе это. И тут же понял, сколько боли принесла двум друзьям, сражавшимся под разными знаменами, та горькая встреча в поле под Авилой. Смерть Хавьера перечеркнула счастливое прошлое, в котором они вместе взлетали в небо, чтобы крутить там этот свой волчок.

Мы летели навстречу солнцу, и я чувствовал, что Кортес стал для меня отцом — отцом, которого у меня никогда не было. «Выше неба!» — кричал он, когда самолет набирал высоту, и у меня от счастья выступали слезы.

— Хочешь посмотреть на людей-насекомых? — спросил он меня однажды утром, посреди полета и, как всегда, неожиданно.

— Конечно, хочу! А что это за люди такие? Их правда можно увидеть?

— Ну не каждый день, но как раз сегодня можно. Действительно хочешь? Предупреждаю, это может быть опасно.

В ответ я только пожал плечами: подумаешь, опасно! Разве можно чего-то бояться, когда он рядом?

Но оказалось, что люди-насекомые и впрямь могли за себя постоять.

Мы увидели их ближе к югу, через два часа полета, когда очутились над Гвадалахарой, в так называемой красной зоне. Бесконечная человеческая цепь тянулась по шоссе. Сотни — а может, и тысячи — ополченцев шли двумя колоннами, а посередине двигались грузовые машины и броневики.

— На муравьев похожи, верно? — улыбнулся Кортес. — Ну что, спустимся чуть пониже?

Я кивнул, хотя мне было не по себе. Эти люди вооружены. А что если они станут стрелять и собьют нас?

Но когда мы прошли прямо над ними в бреющем полете, возбуждение пересилило страх. Я заорал от восторга, увидев, как люди-насекомые врассыпную бросились к кюветам. Лежать! Все на землю, летят Кортес и Хоакин!

Когда мы оставили их позади и снова взмыли вверх, я обернулся. Маленькие человечки-ополченцы успели оправиться от неожиданности. Над дулами нескольких винтовок курились облачка дыма — яростные, бессильные. Где-то вдали строчил пулемет.

— Что, испугался? — спросил Кортес, когда мы взяли курс домой, на базу.

— Еще чего, ни капельки! Я бы снова слетал! — выпалил я, не помня себя от счастья. — Может, вернемся?…

— Молодец! — он одобрительно сжал мне плечо. — Давай берись за штурвал, а я пока покурю. Знаешь, куда они идут, все эти ополченцы? На Мадрид. Там, в Мадриде, будет большая битва — самая главная битва в этой войне, Хоакин. Там мы ее и выиграем, эту войну, выиграем за несколько недель. А с твоей помощью, может, и побыстрее управимся.

Не могу описать тебе, Констанца, какой гордостью наполнили меня эти слова Кортеса. Впрочем, для мальчишки, которому позволили управлять настоящим самолетом, любые слова звучали бы музыкой. Мадрид постоянно всплывал в наших разговорах. Именно там, в Мадриде, я должен был помочь Кортесу выиграть эту войну, хоть я пока и не знал как. Там, в Мадриде, ждала меня ты…

Я многому научился в августе и сентябре тридцать шестого. Пожалуй, я был тогда счастлив — оруженосец своего героя-одиночки. Семьи у Кортеса не было, он думал только о самолетах и о войне, о том, как ее выиграть. Видел ли он во мне тогда сына? Возможно. Хотя когда он грустил о брате или с гневом вспоминал о бывшем друге, который этого брата убил, мне казалось, что он скорее ищет во мне замену Хавьеру, нашедшему свою смерть там, в легендарных и проклятых казармах Ла-Монтанья.

Настал день, когда я осмелился расспросить его об этом подробнее. Это был особый день: генералы прибывали в Бургос со всей Испании, все они приземлялись на нашем аэродроме, и двое из них обратились к Кортесу с запоздалыми соболезнованиями.

— Я слышал, вашего брата убили в казармах Ла-Монтанья. Это преступление не останется безнаказанным, — сказал один из военных, обнимая Кортеса.

— Мы отомстим за него! За него и за всех остальных. И ждать осталось недолго — пару недель, не больше, — с воодушевлением заверил другой.

— А что все-таки произошло в казармах Ла-Монтанья? — решился наконец спросить я, когда мы с Кортесом уже ехали в машине на большой военный парад, который вот-вот должен был начаться на главной площади Бургоса.

Кортес вздохнул, взглянул на меня, чтобы убедиться, что спрашиваю я не из пустого любопытства, снова вздохнул.

— В Мадриде восстание восемнадцатого июля провалилось. Все пошло из рук вон плохо, и военным, которые выступили за наше дело, пришлось укрыться в казармах — чтобы спастись самим и спасти оружие, которое там хранилось. Нельзя было допустить, чтобы арсенал попал в руки коммунистов и анархистов. Толпа революционеров окружила казармы. Командиров над ними не было, и вооружены они были скверно, зато кипели ненавистью и жаждали крови. К ним на помощь подоспели и те из военных, кто не поддержал восстание. Подвезли артиллерию. Начался обстрел, казармы взяли в кольцо, а потом… А потом, Хоакин, прилетели самолеты. И Рамиро был за штурвалом одного из них. Самолеты принялись бомбить казармы, многие из укрывшихся там погибли. Среди убитых был и Хавьер, — мрачно заключил Кортес.

Что-то тут не сходилось. Отчего же они оба с Рамиро так уверены, что Хавьера убила именно бомба, сброшенная с самолета? Я не успел спросить Кортеса об этом, он сам заговорил. Медленно, глядя в окно машины, будто рассказывал свою историю не мне, а домам и людям, мимо которых мы проезжали.

— Им пришлось сдаться. И тогда началось черт знает что — настоящая бойня. Пленных расстреливали, добивали ударами ножа, выбрасывали в окна, пинали трупы ногами… Некоторые офицеры покончили с собой. Рассказывают, что один полковник и четырнадцать офицеров и кадетов ушли из жизни как настоящие рыцари. Полковник приставил к виску пистолет и предложил остальным последовать его примеру, и все без колебаний пошли на это. Толпа уже выламывала дверь; полковник скомандовал: «Огонь!», и пятнадцать указательных пальцев нажали на спусковой крючок. И когда дверь рухнула, ворвавшиеся в комнату убийцы нашли там одни только трупы. Тогда в бессильной ярости они принялись кромсать мертвые тела… — Кортес обернулся ко мне. — Вот, Хоакин, какие люди заправляют всем сейчас в Мадриде!