Книга Sex Around the Clock: Секс вокруг часов - Андрей Кучаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ответ на дошедшую до нее жалобу Императрица-Вдова приказала отлить точную копию петуха из бронзы с позолотой, и оставить на шпиле морского ведомства навечно, чтобы империя не чувствовала себя беззащитной, а петуха забрала к себе в покои насовсем.
Что еще добавить к рассказанному? Разве то, что тамошние кречеты отличаются злобным нравом, а куры – яйценоскостью?
Да и стоит ли прибавлять к рассказанному? А то, чего доброго, захотят узнать досужие люди, почему пришло государство в упадок после господства дома Цин Инь, а про это и сейчас говорить небезопасно. Как и про то, что «Циньской» называют совсем другую эпоху, чтобы скрыть следы столь постыдного периода истории державы. Впрочем, как поглядеть. Иной раз именно в «постыдные» эпохи подданные ходят с полным брюхом, а в достославные – роют каналы на голодный желудок! Сохраним же подобающее молчание и пообещаем в подходящий момент рассказать, как и почему вчерашние Великие Империи сегодня выглядят, как захудалые княжества.
Нет, правы старики, когда говорят: «Даже яйца не научат дурную курицу сидеть смирно!»
Бродят легенды еще об одной тайне: говорят, что великолепная Цин Инь была в действительности самой верной женой (пока ей была) в истории Поднебесной, ибо не могла изменить мужу, как бы того ни захотела! Секрет ее состоял в том, что была она своеобразным оборотнем – «не лисицей, а лисом»! То есть могла оборачиваться ночью только мужчиной, хотя при дневном свете это была – ни дать, ни взять – женщина, каких мало! Чего ж тут дивиться, что ее супруг кончил курочкой сам, а ведь когда-то был резвым петушком!
Ей же приписывают исторический указ, гласящий, что утверждать претендента из Высокого дома в Небесном городе на должность Верховного правителя в Поднебесной можно только после того, как императорский садовник проверит под одеялом с секатором в руках, «петушок» будущий владыка или «курочка»? Иные спросят, при чем тут ножницы, которые и зовутся секатором? Ответ звучит в наше просвещенное время варварски, а тогда выглядел вполне лояльно: «Чтобы не было обмана!»
Янь Лин, как и следовало ожидать, утонул пьяный в пруду. От него осталась тушечница из серебра да свиток стихов.
Мы приводим некоторые из них не без смущения, ибо поэт он был, повторим, средней руки, волей Неба рожденный не Поэтом и не Правителем, а мирным мужем своей жены, да не повезло бедняге! Захотел он чего-то большого, а получил, смешно сказать, славу стихоплета, да к тому же пьяницы! Воистину прав был мудрец, сказавший: «Ли Бо был хороший поэт, только и он не спас Поднебесную от чумы в год Дракона!»
Самое время закончить бы эту историю, да долг велит нам исполнить обещанное: привести те стихи Янь Линя, что не пошли на обертку для рисовых пирожков на Ханьанском рынке! Вдруг, да извлекут люди какой их них урок – зачем-то жил человек и марал бумагу?
Стихи Янь Линя
Если спуститься в колодец при солнечном свете,
звезды увидишь и в полдень на бархатном небе.
Только колодцы копают совсем не за этим.
Жалко людей – невысок у них все-таки жребий!
* * *
Речи людской попугай подражает бездумно.
Эхо не помнит уроков, без нас оно немо.
Истину может случайно открыть и безумный.
Имеют людские слова невысокую цену.
* * *
В любви непременно участвует утлое тело.
Вез тела поэт – не поэт, а одно лишь названье!
Тащим мы тело в нужник за приспичившим делом.
Зваться людьми – нет на свете страшней наказанья!
* * *
В миг озаренья родил род людей Водисатва.
Яркости впышки не рассчитал он немножко:
Люди слепыми на свет родились, как у кошки котята!
Но не прозрели они, возмужав, потому что не кошки.
* * *
К небу поменьше взывай – прослывешь подхалимом.
Под ноги вечно глядеть – о высоком забудешь навеки!
Лучше взгляни на девицу, что шествует мимо!
Быть тебе вечно и присно простым человеком!
Аминь! Или «Мео хоа», как рекут в Гуаньдуне.
У меня перестал стоять сразу после Мюнхенской речи Путина.
Я понимаю, что это простое совпадение, но от этого мне не легче. Просто как-то надо было закрепить на оси времен такое чувствительное для меня событие. В ту ночь, после ночного выпуска новостей, мы с Кармен добили бутылку какой-то дряни, купленной за «Текилу», и пошли в койку.
Кармен была казашка. Нет, кажется, таджичка. А, может быть, каракалпачка. После развала Сы-Ны-Гы в Москву посыпались, как грачи, – не знаю, что там еще летает в туманной дали голубой, – тети разных народов. Те, которых срок не достиг еще полтинника, и те, которые дотянули до тринадцати, пошли в панельный бизнес: на стройки капитализма и на Ленинградское шоссе.
Один мой приятель высказал такую мысль: мы всегда мечтаем о «первовтыке» притивоположному полу, но еще сильней нас манит воткнуть противоположному расовому типу. Я с ним согласен. Идеально – воткнуть негритянке.
Своих баб я старался снимать не на панели, а где-нибудь там, где тусуются телки чуть чище и чуть дороже. А еще – где есть знакомый бармен, какой-нибудь Гриша из общаги на крови будущих химиков. Сам я бывший химик. Общаги – хорошие резервуары этого продукта – доступных заблудших овечек, тоговцев дурью и сводников всех цветов кожи, сводящих с разноцветным же контингентом. Взять хоть общагу Университета Дружбы разных народов на Комсомольском проспекте, хоть общагу-интернационал на Дмитровском. В клубы я не особенно вхож по причине «баблless». По новым меркам я – дискаунтер, лузер, маргинал с рудиментами сентиментов. Сказались заторможенность поколения «эхеад» – антоним «некстам» – и замедленное развитие в ногу с догорбачевской эпохой. Наш паровоз полетел вперед, только когда на место машиниста пересел с танка Четырехпалый. Перестройка свелась к переводу стрелок – «Перестрел-ка», так ее надо называть по сути.
У меня, точнее, подо мной, уже побывала и молдаванка, и хохлушка, и почти японка – пожилая бурятка. «Япона мать», как я ее называл за глаза. Была и китаянка, ее звали Оля. Это еще до «Перестрелки». Оля – первая моя уютная любовь с нежностями, невнятной койкой, долгими курениями в постели под хмурое утро с забытой погаснуть лампой, иконой в углу, с замоскворецким двориком в Голиковском переулке. Чистая Йоко Оно, тогда еще неизвестная. Одним словом – чистая… Последняя из Удэге. Я, видать, обречен на самоубийство влюбленных на Острове Небесных сетей… Мечусь между тенетами, падаю в ямы и снова мечусь. Вернее, метался до того тоже хмурого утра.
Хотению не прикажешь. «Пьяная баба себе не хозяйка», – говорит моя сводная сестренка, если перевести ее на приличный язык, а она – топ-менеджер совместной с америкосами химической фирмы, ей можно верить. Чистюля, которая ляжет скорее под танк, чем под первого встречного. Я теперь могу ей сказать, что с мужским «началом» (или «концом»!?) дело обстоит так же, только еще хуже: он и в первую же норку под банкой норовит, и выходит из подчинения по малейшей прихоти судьбы, а не только от передозы водяры.
