Книга По дороге к концу - Герард Реве

Ника Туччи шествует, на голове у него не волосы, а локоны, и он не расстается с жирным клеенчатым плащом, рукава которого и вправду висят. Он все время вьется вокруг Мэри Маккарти, которой, говорят, его courtship[88]очень нравится. Я не могу понять их очарованности друг другом, хотя некоторые и считают Мэри Маккарти привлекательной. (Синяя Борода Сингх The Womanizer,[89]по рассказам У., во время прогулки сказал, что отдал бы год жизни за одну ночь с ней; на что Лоренс Даррелл заявил, что ему понадобился бы год жизни, чтобы прийти в себя после такого подвига.) Короче, Ники Туччи дают слово, и он садится перед микрофоном. Тут подтверждается высказывание Линкольна о том, что можно все время дурачить некоторых, можно некоторое время дурачить всех, но нельзя все время дурачить всех: это дитя природы, борец за все крупное (при условии, что это гарантирует ему удовольствие и славу) не может читать без очков. Но не думайте: нет ничего невозможного в том, что в зале сидят как раз те двадцать три женщины, которых он со всех сторон созвал внимать его слову, — у них-то слизистую сведет от нежности при виде свойственного ему и такого человеческого недостатка. Он начинает, очень быстро, с нескольких по существу своему ничего не стоящих, но слегка возбуждающих мыслей-перевертышей, касающихся отношений между гражданином и государством. Но затем, неизвестно каким образом, он переходит на невообразимые клише, при этом все больше выделываясь и повышая голос, приобретающий заклинающие интонации. Из-за бешеных движений головой очки сползают на кончик носа. Речь идет о правительствах, которые готовятся к борьбе, а после этой борьбы правительства исчезнут вообще, борьба, я вам говорю, и так далее. Энгус Уилсон смотрит и хмурится.

— All the money spent on warfare should be spent on peaceful projects,[90]— шепчу я ему на ухо.

— Yes, awful, — отвечает он шепотом, — I think I must stop it.[91]

Болтовня продолжается уже минут восемь, и Уилсон вмешивается на правах председателя.

— I think you beat your point, — говорит он, — I agree with everything you said but we have no more time.[92]

Туччи встает, перелистывая страницы конспекта трясущимися руками.

— The others used far more time than I,[93]— протестует он.

— Yes, but they all talked much too long,[94]— отрезает Уилсон ему путь к отступлению.

На мгновение возникает впечатление, что прогрессивный художник устроит сцену. Затем он отступает, почти спотыкаясь, и с потерянным видом садится на свое место, но до конца заседания мышцы его лица дергаются, и кажется, будто он все время что-то жует. Наверное, в предвкушении: получил ли он признание во внешнем мире или нет, его три дамы приготовят сегодня что-нибудь потрясающе вкусное, чего он давненько уже не пробовал.

Берроуз информирует нас вкратце о методе, которым он пользуется для стряпанья своей прозы. Очень даже достойно рекомендации: каждую десятую страницу текста разрезать пополам по вертикали, а затем левую половину страницы номер 10 соединить с правой половиной страницы номер 20, левую половину 20-ой с правой половиной 10-ой. Так же обработать страницы 30 и 40. Страница номер 100 таким же образом должна быть соединена с первой страницей. Лицо у него каменное. Сингх ерзает на месте и вдруг выкрикивает:

— Are you serious?[95]

Берроуз бормочет в микрофон, не меняя интонации и не поднимая глаз:

— Of course I'm serious. I’m always serious.[96]

Следующим получает слово его соотечественник Норман Мейлер. К настоящему моменту он уже несколько раз выступил, даже получил хорошие отзывы в прессе, но, по-моему, ничего так и не высказал. Но воодушевление и энергия этого «кривенького херувимчика», как Г. его ласково именует, безграничны: он размахивает кругленькими ку лачками и танцует вокруг микрофона — прыг-скок — и то и дело подскакивает к нему вплотную, так что голос его превращается в грохот. «Но мы должны, и это как раз то, на чем я, в конце концов, ни минуты не хочу задерживать ваше внимание, если, конечно, те внутренние проблемы, как мы их видим нашим мысленным взором, но не в тоже самое время, когда мы говорим с вами не только о том, чтобы вжиться, но и о том, что мы перешит в действительном значении этого слова», — вот примерный смысл того, что я успел уловить. Бедные дамы-переводчицы: они мне еще сегодня утром жаловались на то, каким невероятным количеством pudder[97]люди осмеливаются пересыпать свою речь. Переводчики-референты стараются предвосхитить предсказуемые причастия совершенного времени и сохранить свободное пространство для необходимого окончания определительного придаточного предложения, но появления его так и не дожидаются.

«Интересно, этого выступающего им легче или труднее переводить?» — думаю я, когда после Мейлера к микрофону — последним по счету, не считая заключительного выступления председателя, — выходит Икс (нигде не могу найти его имени) из Пакистана. (Он распространяет составленную на самом курьезном английском и размноженную под копирку справку о себе, в которой говорится, например, что предметом его стихосложения является простая деревенская жизнь, а его мать была «а simple village lady»[98]). А мне приходит в голову мысль: если дамам сверху приходится совсем тяжко, то они, наверное, просто ляпают наугад что-нибудь вроде «снег покрывает землю теплой шубой» или «ибо вопль по всем пределам Моава»[99]так как придать смысл этой тарабарщине невозможно. «Уху дуду, урду бу, беху ху бунх ной» — других словесных единиц я различить не в силах. Я смотрю на Энгуса Уилсона, который слегка, почти незаметно, кивает мне головой и надевает наушники. «La vie que…»[100]— вздох, несколько секунд молчания — «Il nousfaut comprendre que…»[101]Ну да. Вновь безнадежный, молчаливый вздох. Они все еще стоят на своем, что мужик действительно говорит на английском; это учитывая, что меня они понимают, даже если разговор идет быстрым шепотом. В любом случае, все, что он говорит, пропитано живой верой: это заметно по его широко разведенным рукам, и он наверняка не хочет того, чтобы «бесполезная ядерная война или массовые уничтожения разрушили завоевания нашей культуры (со всеми ее сокровищами)»; мне кажется, я его ни в чем не ущемляю, когда подобным образом, на свой страх и риск, излагаю его выступление; по крайней мере, это лучше, чем «уху дуду, урду бу, беху ху бунх ной».