Книга Моргенштерн - Михаил Харитонов

Другой конец коридора оказался глухим и тёмным — видимо, были какие-то проблемы с проводкой. Здесь как-то особенно чувствовалась тяжесть подземелья.

Он дошёл до полуразрушенной кирпичной лесенки, из-под которой ощутимо воняло ссаками. Осторожно спустился, едва касаясь стены — Роберт терпеть не мог сырость. Нащупал выключатель, пощёлкал им — тот не работал. Потом под руку подвернулся какой-то провод. Держась за него, он сделал ещё несколько шагов, и чуть не упал: очередной ступеньки не было.

Роберт тяжело вздохнул. Встал на последней ступеньке, расстегнул ширинку и помочился в темноту. Глубоко внизу что-то забулькало. «Как русский мужик в подъезде» — подумал Арутюнян и тут же почувствовал привычный укол совести: это была плохая мысль, неуважительная по отношению к русскому народу. Народу, к которому Роберт принадлежал приблизительно на одну четвёртую. Впрочем, с принадлежностью к другим нациям у него тоже были проблемы: даже отец-бакинец, которому Арутюнян был обязан фамилией и профилем, был наполовину азербайджанцем, о чём очень не любил вспоминать.

Он вернулся в комнату, и очень кстати наткнулся на полковника.

— Где тебя носит? — Шацкий был настолько зол, что даже перешёл на «ты». — Я тут чёрти что творю, в другое время меня бы под трибунал за такое, а вас тут нет обоих. Заговорщики хреновы.

— А где Герман? — поинтересовался Арутюнян.

— Отправил я его, — полковник вздохнул, — что-то ему в Москве срочно нужно… Давай сюда. Следи за траекториями, иначе проедем мимо кассы.

Арутюнян молча сел за компьютер и запустил расчёт траекторий.

Российская Федерация, Москва.

От седого мужика ей удалось оторваться влёгкую — Яна попросту послала его за сигаретами, а пока тот ходил к киоску, перелезла на переднее сиденье и рванула. Такого финта он, похоже, от неё не ждал. Она проехала где-то с километр, потом бросила машину в пустом дворе около детских качелей, и нырнула в метро: так спокойнее.

На старой точке ей поправиться не удалось: похоже, всех разогнали. Зато на новой — там она была всего два раза, и никого не знала — к ней сразу подошёл дилер-азербайджанец, тихо спросил: «Поправиться? Лекарства нужны?» Через десять минут, пообщавшись ещё с двумя такими же молодыми людьми, она зашла в ближайший подъезд, и очень скоро ей было хорошо, даже совсем хорошо.

Потом она вспомнила, что у неё есть авиабилет, и она должна куда-то лететь.

К тому времени в городе уже стало темно и неуютно. До Шереметьево (она помнила, что ей нужно именно в Шереметьево) никто не соглашался меньше, чем за тысячу, а русских денег у неё осталось не так много. В конце концов, молодой хачик на «москвиче» согласился за восемьсот.

По дороге она как-то немножко погрузилась в себя. Хачик этого не замечал — он жизнерадостно трепался на всякие разные темы, в основном про жизнь, и был вполне доволен своим монологом.

— Вот сматры, у мэня брат есть сводный, да? — продолжал хачик какой-то свой монолог. — У брат отэц есть, радной атэц. Он Масква давно жывёт, с рэгистрацыей, с мылицыей проблэм решает, да? Я вот сэйчас адын сэмье памагаю, у брат работы нэт. Вот я тэбя вэзу, работаю, да-а. Мылыция очень мешает. Я панимаю, ани тоже люди, им тоже надо семья кормить. Так ты работай, да-а? А то что такое — ани стоят, а я еду. Ани мэня тармазят, гаварят дэньги давай. Я даю дэньги, ани гаварят — у тэбя рэгистрацыя нэт, паехали с намы, разбираться, да-а. Это бэспрэдэл, я так думаю. У нас всэ так думают. Люди работать в Масква приехали, да? Так ты стой на мэсте и нэ мэшай людям работа, дэла дэлать.

Яна пропускала через себя этот поток живой речи, тихо покачиваясь на переднем сиденье. Она не спала — просто не хотелось открывать глаза. Внутри себя было уютнее, чем снаружи. В конце концов она всё-таки подняла веки, и не пожалела об этом. Грязный салон «москвича» казался невероятно уютным и симпатичным, жиденькие сумерки за лобовым стеклом — хрустальным миром, исполненным волнующих тайн, а рябое лицо водилы — прекрасным. Ей захотелось его поцеловать, но потом, передумав, она поцеловала собственную руку.

Хачик тем временем продолжал:

— Чэтыре дочка есть, куда мне ещё дочка, теперь сын надо! Если не будет сын — какой я мужчина? Я ей сказал — нужен сын. Она мнэ говорит — всё в руке Аллах. А я тэбэ скажу — нэ мусульманин я, нэ верю, какой мне Аллах, мне сын нужен, а нэ Аллах! Я так и сказал — какой Аллах, нэ гавари мне больше этого ничэго. Тогда она говорит — надо сдэлать такой вещь…

У Яны в сумочке затрещал мобильник.

В этот момент Яну вставило — сильненько так.

На сей раз вставлялово пришло как озарение: ей вдруг сразу стало всё ясно. Истина, простая истина заполыхала у неё в голове белым огнём.

Ей пришлось накинуть двести, чтобы хачик повернул назад.

Телефон продолжал звонить, пока аккумулятор не разрядился.

Российская Федерация, Москва.

На вокзале было вокзально: в первую же секунду по ногам Германа проехала тележка с пузатыми баулами. Потом больно ткнули в спину чем-то твёрдым. Потом к нему пристал цыганёнок и долго клянчил. Наконец, добравшись до телефонов, Герман выстоял очередь за карточкой, выстоял очередь до синего ящика с трубкой, и начал звонить Яне.

Сначала мобильник Яны не прозванивался. Когда, наконец, соединило — откуда-то издалека поплыли длинные гудки — его стала дёргать за плечо какая-то наглая тётка из очереди, которой вот прям сейчас приспичило позвонить. Сделала она это зря: обычно кроткий Герман, легко уступающий напору, на этот раз был не в том состоянии, чтобы уступать. Он зарычал на неё, как собака, а когда она снова полезла — молча и сильно пихнул рукой в пухлую ватную грудь. Тётка изошла говном, но больше его не трогала. Очередь начала шуметь, но у Германа было такое лицо, что связываться никому не захотелось.

Яна, однако, не отвечала. Потом и гудки кончились. Герман отвалил от трубки (очередь благодарно застонала) и поплёлся в жерло метро.

Времени уже почти совсем не оставалось. Хорошо ещё, Шацкий дал машину: солдатик в голубой рубашке лихо добросил его до электрички. Теперь оставалось только ехать к Яне домой: скорее всего, она спит. Или под этим делом: Герман впервые в жизни подумал о том, что это было бы даже удобно. Под этим делом она становилась очень податливой на ласку, а объясняться сейчас ему совсем не хотелось.

В принципе, Герман понимал, что надо было поговорить на эту тему раньше. Он не сделал этого только потому, что знал: Яна на это не пойдёт. Яна вообще не любила детей, и уж тем более не собиралась обзаводиться своими. Ни сейчас, ни в ближайшем будущем. И уж конечно, она не хотела бы ребёнка от него… Но сейчас Германа это не волновало. Он не мог упустить такой шанс, а другой женщины у него не было.

Трясясь в вагоне, он в который раз пытался определить для себя, любит ли он Яну. Получалось вроде бы, что любит. С другой стороны, его многое в ней смущало. Необязательность, безалаберность, наркотики. Хаотическая натура, польская кровь… — дойдя в своих рассуждениях до этого пункта, Энгельгардт невольно поёжился.