Книга Чужестранец - Алексей Семенов

— Эй, верхний человек! — долетел до Мирко зычный крик. — Кто таков будешь? Пусти к костру погреться!

Мирко аж вздрогнул. Кого еще леший принес? Какой разумный человек станет ночью по болотам шастать? Человек не станет, леший только! Неужто леший сам пожаловал? Но делать было нечего.

— А ты кто таков? — гаркнул в ответ Мирко, не поднимаясь, однако, с места. — Коли с добром — пожалуй, грейся! А коли нет — не пеняй потом!

Послышалось шуршание травы. Человек спускался вниз.

— Ого, суров ты! Не ершись, я зла никому не чиню! — прокричали снизу. Язык был родной, на нем говорили все народы от Вольных Полей до Снежного Поля, от полянинов до оленных людей. Вестимо, каждый народ привносил свое наречие. Этот, снизу, говорил наподобие полешука, но как-то мягче, растягивая звуки. Хиитола? Опять не совсем похоже. Ладно, посмотрим.

Незнакомец не таился, скоро взбираясь по склону, но и не спотыкался в почти кромешной темноте о корни и сплетения трав. Ветки не трещали под его сапогами — то ли он был лесным жителем, то ли хорошо знал дорогу. Мужчина, по всему, был некрупный — это угадывалось по легкой поступи и отсутствию громкого сопения.

Мирко встал, размял плечи и спину, подошел к костру так, чтобы его лица не было видно, а он сумел бы сразу разглядеть незнакомца.

И вот из темноты появился небольшого роста мужчина. Бородатый, но не заросший, черноволосый, одетый в меховую безрукавку, крашенную синим рубаху, поддеву, темно-серого цвета штаны и кожаные сапоги. Из оружия у него был только длинный нож на поясе.

— Не обессудь, — молвил ночной гость, и в отблеске костра на миг блеснули его зеленые, под густыми бровями, глаза, высветились победно вздернутый небольшой нос и гладкое румяное лицо. — Вестимо, столько лихих людей развелось, всяк на другого волком смотрит. Ты тут один ночью на болоте, вдруг — я, невесть откуда, невесть кто, — известное дело, боязно! — Так рассудительно продолжая, мужик подошел к огню, погрел руки, хвороста подбросил.

Он не был силачом, но и худосочным его нельзя было назвать. Так, обычный человек. На первый взгляд.

— Неправда твоя, уважаемый, — спокойно ответил Мирко, усаживаясь напротив. — Мне в лесу никогда не боязно.

— И то, — подхватил незнакомец, — честному человеку бояться не за что. — И опять протянул руки к огню

Мирко это немного удивило: ночи, конечно, уже были прохладны, но уж сильно озябнуть еще не давали.

Оба замолчали. У Мирко не было особой охоты беседовать — за день и без того набралось много впечатлений, которые теснились внутри, шумели, сплетались в причудливые образы, и он боялся; что не успеет ухватить их за хвост, и они разлетятся, как стая встревоженных птиц, не оставив наутро и следа.

— Да, ты спрашивал, откуда я, — встрепенулся пришелец. — Там, за болотом, — он махнул рукой в сторону полудня, куда держал путь Мирко, — моя деревня. А кто такой я сам, толком не скажу: мать — из хиитола, отец — полешук, бабка — тоже из полешуков, дед — хиитола. А как давно такая мешанина повелась, только небу известно, — усмехнулся мужик. — Ну, а ты?

— Мякша я. С севера. — Мирко был немногословен.

— Знамо дело, — закивал бородач. — Много таких через Четь проходит. Что вас, мякшей, будто шилом кто? Ты не думай, — извинился он тут же, — я тебя пытать не стану, у каждого свои дела. Я это вообще, наблюдаю. А зовут меня Антеро, — запоздало представился лесовик.

— Меня Мирко кличут. — Мякша зевнул и потянулся. — Так, на Вольные Поля направляюсь, доли искать.

— И то дело, — согласился собеседник.

Он уже стянул с себя заплечный мешок, вытащил оттуда краюху хлеба, берестяной жбанчик с крышкой и принялся за нехитрый ужин.

— А я, спрашиваешь, что ночью на болоте делаю? — Хотя Мирко ни о чем таком не спрашивал. — Дело пытаю или от дела лытаю? Да?

— Да, — отстраненно ответил Мирко, уносясь мыслями к недавно пережитому.

Единственное, что теперь отдаленно интересовало его в неожиданно обретенном знакомце, — это свежий хлеб и жбан. Квас небось или отвар брусничный, не иначе!

— Ага-а-а, — кивнул опять Антеро, многозначительно растягивая последний звук. — На, угостись. — Он извлек из мешка еще хлеба и протянул мякше.

Мирко благодарно и осторожно принял хлеб. Теперь у него не осталось сомнений, что ночной гость — не призрак, но человек во плоти, ибо разделил с ним хлеб.

— Есть кружка-то? — спросил хиитола — эта кровь в нем все же говорила посильнее. Он плеснул Мирко мятного кваса.

— Я на север иду. Счастья пытать, — добавил он просто.

Мирко чуть не подавился. Чудак-человек! Какое счастье на севере?!

— Нет на севере счастья, — убежденно сказал он. — Зря ты это.

— А ты знаешь, надо полагать, что такое счастье? — вежливо, все так же растягивая гласные, осведомился Антеро.

— Не знаю, — честно признался Мирко. — Только от счастья люди не уходят по доброй воле. А из Мякищей, сам говоришь, косяком идут.

— Уходят, ой как уходят, — грустно изрек чудак-человек. — От счастья то есть. И ты не знаешь, что такое счастье. И никто не знает. Знают только, что не правы, вот и ищут правоты. А правота — еще не счастье. А мне

знак был, ему и верю. — И он мечтательно улыбнулся про себя.

Мирко внезапно почувствовал несуразность положения: едва встретились, а уж завели какой-то заумный разговор о счастии. Ночью, среди болота! Нет чтобы, как все разумные люди, посудачить о житье-бытье, делах, посоветовать друг другу, как лучше пройти по знакомым каждому местам. Но вот что он за знак помянул?

— Скажешь, что это такое я говорю? — угадал его мысли хиитола. — Взрослый, мол, уже человек, семью пора иметь и дом ладный, а не по лесам бегать? Оно так, только не будет ничего этого, покуда сам себя не нашел. А без примет ничего не найдешь, только впустую растратишься.

— За хлеб благодарствуй. — Мирко аккуратно собрал на ладони оставшиеся крошки и отправил в рот. — Антеро, будь милостив, расскажи про знак, коли хочешь. А я тебе про себя да про дорогу на север взамен поведаю. А? — обратился он к гостю. — Все одно, я уж не засну теперь, да и у тебя сна ни в одном глазу.

— Хорошо, послушай, — согласился тот, достал из мешка теплый плащ, запахнулся в него и начал с того, как лет двадцать назад они с дедом, собирая в болотной глуши целебные травы, забрались далеко на северо-восток от деревни.

— Там, в глуби, болото — не чета этому. Черная топь кругом. Это дед мой только и мог там ходить, — рассказывал хиитола неторопливо. — У него как чутье было на тропы. И вот, вышли мы на острова, где никто не селится и люди куда не заходят. А если и бывают, то лишь за травами целебными, каких нигде более не сыщешь. К нам в деревню однажды мудрый знахарь — полянин из Радослава — заезжал. Уж где он только не был: и в Арголиде, и за Камнем, и к степнякам захаживал, и к людям, которые огню поклоняются. И вот прослышал о четских болотах и к нам явился на те травы поглядеть. Долго их в руках вертел, все головой качал, сказывал, что великая целебная сила в них есть, и просил на острова сводить. Еще говорил, что травы те очень древние, и по всем прочим краям, где когда-то исстари произрастали, они повывелись, а вот в Чети зачем-то остались. Снадобье из этих трав, и вправду сказать, дивное: раны излечивает такие, после каких и выжить, кажется, невозможно, а еще и лихорадку, и простуду, и иную хворь одолевает. И от похмелья помогает, — ухмыльнулся рассказчик. — А еще они не только тело — душу бодрят. Знамо дело, иной раз так паскудно бывает, а кинешь щепоть сушеной той травы в кипяток, и такой дух пойдет благостный, что легко вдруг все кажется, будто горы свернуть можешь. Только вот печаль потом является, — он потеребил пальцами бороду, вздохнув, — светлая такая, как не отселе. Так вот, — спохватился Антеро. — Пошел тот лекарь с моим дедом и еще с одним мужиком из тех, что лучше всех топи знали, на острова. А вернулись дед и мужик тот без лекаря. Сказывали, три дня и две ночи он как зачарованный ходил, каждое дерево и травинку чуть не обнюхивал и все просил их рассказывать, от какой хвори то да от чего это растение излечить способно. И даже надумал на себе их проверять.