Книга Жест Евы - Анри Труайя

– Полиция предупреждена? – пробормотал Морис Балотэн.

И опустился на стул. Лицо его различить было нельзя, но слышно было, что он плачет. И эти едва слышимые звуки были ей наградой.

– Не нужно было предупреждать полицию, – выдавил он, – у меня не было никаких преступных намерений, уверяю вас…

– Верить вам я не собираюсь, – с иронией заметила она, – но объясните мне тогда, кому предназначаются купленные вами погребальные символы?

Мужчина поднял голову и показалось его лицо, помятое и мокрое, словно тряпка под дождем. Губы его дрожали, оголяя пожелтевшие зубы, он заикался:

– Это… это секрет… но я вам все расскажу… вот… я стар… у меня больное сердце… Врачи приговорили меня… осталось несколько месяцев, а может, и дней… Короче, я не переставая думаю о собственной смерти, о похоронах. Но я одинок как перст. Ни родителей, ни друзей, никого… Так-то вот… Представьте себе похоронную процессию без сопровождающих, без цветов, безликую, никакую. Чтобы избежать такого бесславного конца, я решил как бы собрать всех родственников, купил венки с лентами, на которых скорбели бы обо мне. От отца, деда, брата, сына, дяди, кузена, зятя, друга – я заранее побеспокоился об этой фальшивой заботе, укутался обширной родней. С тех пор я спокоен, и мне порой кажется, что обо мне и на самом деле будут сожалеть.

У мадам Этерп перехватило горло. Она долго смотрела на этого человека, которого давно подозревала в уголовщине, а он на поверку оказался поэтом и трубадуром семейного очага. Наконец он вымолвил:

– Я, должно быть, кажусь нелепым… простите меня…

– Ну что вы, это я должна просить у вас прощения, – вздохнула мадам Этерп.

Она схватила руку Мориса Балотэна и сжала своими могучими пальцами. В таком подобии объятий они посмотрели друг другу в глаза, и мадам Этерп воскликнула:

– Приходите к нам сегодня на ужин, познакомимся поближе.

Так и стал Морис Балотэн самым близким другом семьи Этерп. Умер он несколько месяцев спустя, как, впрочем, сам же и предсказал. Многих зевак удивили его похороны.

За дрогами, крепко прижавшись друг к дружке, следовали лишь супруги Этерп. Но катафалк утопал под грудой скорби – из стеклянного жемчуга, медных листьев, пластмассовых лепестков. Множество фиолетовых лент свидетельствовали о боли утраты со стороны плодовитого и верного долгу семейства. И весь этот панцирь печали украшал большой венок от четы Этерп с выведенными золотом на траурной ленте простыми словами: «Нашему лучшему клиенту».

Ответ Версаля

Едва Жорж увидел толпу, собравшуюся в большом демонстрационном зале с экспозицией «предметов искусства и меблировки из наследства мадам N», он тут же понял, что предстоящие в воскресенье торги будут хороши. Бросив косой взгляд на жену, он с опаской отметил в ее глазах алчный огонек. Ни он, ни она не имели обыкновения участвовать в публичных торгах, но их общий друг Бергам так часто рассказывал о версальских чудесах, где при наличии нюха можно «за бесценок отхватить настоящее сокровище», что и они решили попытать счастья. Момент был выбран удачный, поскольку в квартире только что закончили ремонт, и сразу обнаружились серьезные недостатки в оформлении интерьера. Жорж полагал, что им никак не обойтись без картины в простенке между двух окон гостиной, а Каролин мучило отсутствие в ее комнате комода эпохи Людовика XVI. Только заранее выделенный для этого бюджет в свете выставленного на обозрение превосходного сборища всех этих секретеров и жеридонов с дорогой фанеровкой, инкрустированных бюро, отреставрированных в Италии столов, источенных червями кресел, темных и глянцевых полотен известных мастеров в золоченых рамах, теперь казался им весьма посредственным. Повернувшись к Каролин, Жорж негромко сказал:

– Мне кажется, что для нас это очень дорого. Здесь только коллекционные вещи.

В ответ, впрочем – как всегда, она упрекнула его в пессимизме и, слегка склонив голову и вихляя бедрами, увлекла во всеобщую круговерть. По пресыщенному виду любой – кроме, конечно, собственного мужа – легко бы принял ее за профессионального ценителя старины. Со всех сторон их окружала элегантная толпа. Знатоки делали в своих каталогах какие-то пометки. Время от времени раздавались восклицания Каролин:

– Ну что за прелесть этот секретерчик! – Или еще: – Взгляни на этот чайный столик, какая душка!

– Да-да, – отзывался Жорж, – но он нам не нужен. В свою очередь, он интересовался только картинами.

Будучи инженером-электриком, он претендовал на то, чтобы прослыть знатоком живописи. В целом, он предпочитал классику, иногда – условную, вроде той, что выставлялась сегодня. Он хотел было обратить внимание Каролин на горный пейзаж в акварели, как жена вдруг, словно под влиянием некоего озарения, устремилась к небольшой группке, сгрудившейся шагах в десяти от них возле небольшого возвышения. Заинтригованный, он поспешил за нею и над плечами остальных различил красного дерева комод в стиле Людовика XVI. Подняв на мужа глаза, Каролин пролепетала:

– Ты видишь, Жорж, мой комод!

И столько радости было в ее лице, что он растрогался.

– Он прекрасно смотрится, – сказал Жорж.

– И в точности наших размеров, а какие линии, а сдержанность, просто прелесть!

– Нужно взглянуть на него поближе.

Они продрались сквозь зевак и уткнулись в мужчину и женщину, приклеившихся к мебели так, словно она была последним рубежом обороны. Поскольку люди совсем не двигались, Жоржу и Каролине пришлось их обойти, и комод предстал перед ними во всем своем блеске. Он покоился на четырех витых ножках с медными сабо, тремя дверцами по фасаду и столешницей из серого мрамора в тонких белых прожилках. И когда Жорж склонился, чтобы получше разглядеть деревяшки, Каролина с силой сжала его руку и прошептала:

– Смотри, смотри быстрее!

– Куда?

– Там, справа…

Он выпрямился и, проследив за взглядом Каролин, различил лица парочки, расположившейся между ними и мебелью. В груди у него похолодело. Эти двое казались со стороны каменными изваяниями, а их молчаливое созерцание, похоже, длилось уже многие часы. Внешность их странным образом контрастировала со всем остальным – казалось, в зал они проскользнули лишь затем, чтобы обогреться. Невысокая, сутулая, лет ста женщина подставляла под свет люстр курносое лицо, выступы и впадины которого обтягивала полупрозрачная кожа. Глаза ее напоминали две капли воды, дрожащие между кровянистыми веками, ртом служила собранная в узкую щелку воля. На безжизненной голове покачивалась странная черная шляпка – помесь лент, меха и перьев, плечи скелета укутывала просторная фиолетовая шаль с бахромой. Словно желая лишний раз подчеркнуть весь этот старческий маразм, бабуля носила на одном пальце очень красивое кольцо с восхитительно сверкавшими зелеными камнями. Мужчина, столь же преклонного возраста, был повыше и попрямее, суровой внешности, с хищным носом и клокастыми бровями. Морщины испещрили его лицо мельчайшими ромбиками, а у самого уголка рта сидела наподобие метки приличных размеров бородавка. На жилистых руках пиявками пошевеливались набухшие вены. С головы до пят его укрывала коричневая накидка грубой шерсти. Шляпу свою он держал в руках, и голый череп слоновой кости, обрамленный седой порослью, тускло отбрасывал блики ламп.