Книга Дети Бога - Мэри Д. Расселл

Винченцо Джулиани, до этого мига забытый в своем углу, вдруг обнаружил, что смотрит в глаза Эмилио Сандоса, и впервые за пятьдесят пять лет по-настоящему испугался. Разведя руки, он покачал головой, умоляя Эмилио поверить: «Я не подговаривал его».

— Nonserviam,[10]— отвернувшись от Джулиани, сказал Сандос. — Мною больше не будут пользоваться.

— Даже если мы попросим об этом? — настаивал папа. — Да.

— Итак. Не ради ордена. Не ради Святой Церкви. Ради себя и ради Господа ты должен туда вернуться, — сказал Эмилио Сандосу Геласиус III с пугающей, веселой уверенностью. — В этих руинах тебя ожидает Бог.

Винченцо Джулиани был человеком сдержанным, привыкшим к самоконтролю. Всю взрослую жизнь он провел среди таких же, как он, людей: интеллектуальных, изощренных, космополитичных. Он читал и переписывал святых и пророков, но это… «Я тону с головой», — думал он, желая спрятаться, убраться от того, что творилось в этой комнате, бежать от ужасной милости Бога. «Но чтобы Господь с нами не говорил, дабы нам не умереть», — думал Джулиани и ощутил внезапное сочувствие к евреям на горе Синай, к Иеремии, использованному против его воли, к Петру, пытавшемуся бежать от Христа. К Эмилио.

И все же нужно было взять себя в руки, бормотать любезные объяснения и умиротворяющие извинения, сопровождая его святейшество вниз по ступеням, а затем под солнечные лучи. Вежливость обязывала предложить папе отобедать перед возвращением в Рим. Долгий опыт позволил указать дорогу в трапезную, непринужденно беседуя о неаполитанском приюте и его тристановой архитектуре, по пути указывая на произведения искусства: превосходный Караваджо — тут; весьма недурной Тициан — там. И даже ухитриться добродушно улыбнуться брату Косимо, обалдевшему от появления на его кухне верховного понтифика, вопрошающего о наличии рыбного супа, рекомендованного отцом Генералом.

Как оказалось, нашелся угорь под соусом, подаваемый на гренках, а к нему добавили «Лакрима Кристи» сорок девятого года, достопамятное и нечестивое. Отец Генерал Общества Иисуса и Святой Отец римской католической церкви без помех поели за простым деревянным столом, прямо на кухне, и дружески поболтали за чашкой капучино, вкушая пирожные, и каждый мысленно улыбался тому неупоминаемому факту, что оба известны как Черный папа: один из-за своей иезуитской сутаны, а другой благодаря цвету своей экваториальной кожи. Не упоминали они и Сандоса. И Ракхат. Вместо этого они обсудили вторые раскопки Помпеи, к которым готовы были приступить теперь, когда Везувий, похоже, удовлетворился тем, что Неаполь усвоил свой последний урок по геологическому смирению. У них были общие знакомые, и они обменялись рассказами о ватиканских политиках и административных играх. У Джулиани прибавилось уважения к человеку, пришедшему на святейший престол со стороны и сейчас искусно поворачивавшему этот древний институт к политике, которую отец Генерал находил обнадеживающей, мудрой и очень дальновидной.

Потом они прогулялись к «фиату» папы, а по неровной каменной мостовой струились их длинные тени. Усевшись в свою машину, Калингемала Лопоре потянулся к стартеру, но тут его темная рука зависла в воздухе, затем упала. Опустив оконное стекло, он несколько секунд сидел молча, глядя перед собой.

— Наверное, жаль, — заговорил он тихо, — что имелась брешь между Ватиканом и религиозным орденом со столь долгой и славной историей служения нашим предшественникам.

Джулиани оцепенел.

— Да, ваше святейшество, — молвил он ровным голосом, хотя сердце неистово заколотилось.

Помимо иных причин, именно для этого он и послал Геласиусу III копии докладов ракхатской миссии и собственное изложение истории Сандоса. Более пяти веков лояльность папству была стержнем, вокруг которого вращалась всемирная организация иезуитов, но Игнатиус Лойола, основывая Общество Иисуса, нацелился на воинскую диалектику повиновения и инициативы. Терпение, молитва — и непреклонный натиск в направлении, избранном иезуитами для своих решений, — окупались раз за разом. Однако иезуиты с самого начала отстаивали образованность и социальную активность, которые иной раз граничили с революционными; расхождения с Ватиканом случались нередко — как пустяковые, так и весьма серьезные.

— В то время это казалось неизбежным, но, конечно…

— Все меняется. — Геласиус говорил веселым, рассудительным тоном, как один умудренный опытом человек — другому. — Епископам нынче позволено жениться. А папой избран уроженец Уганды! Кто, кроме Бога, может знать будущее?

Брови Джулиани поднялись к тому месту, где когда-то была шевелюра.

— Пророки? — предположил он.

Папа серьезно кивнул, уголки его рта опустились:

— Или, возможно, какой-нибудь аналитик фондовой биржи. Захваченный врасплох, Джулиани засмеялся и покачал головой, вдруг осознав, что этот человек ему очень нравится.

— Нас разделяет не будущее, но прошлое, — сказал понтифик Генералу иезуитов, нарушая длившееся многие годы молчание о клине, расколовшем Церковь надвое.

— Ваше святейшество, мы более чем готовы признать, что перенаселение не является единственной причиной нищеты и страданий, — начал Джулиани.

— Бездумные олигархии, — предложил Геласиус. — Этническая паранойя. Непредсказуемые экономические системы. Застарелая привычка обращаться с женщинами, точно с собаками…

Джулиани на секунду задержал дыхание, прежде чем высказать позицию Общества Иисуса и свою собственную:

— Не существует презервативов, предохраняющих от тупоумия, и нет таблеток или инъекций, останавливающих алчность или тщеславие. Но есть гуманные и разумные способы смягчить обстоятельства, кои ведут к страданиям.

— Мы сами пережили смерть сестры, принесенной на алтарь Мальтуса, — напомнил Геласиус III. — В отличие от наших высокоученых и праведных предшественников, Мы неспособны углядеть свидетельство священной воли Бога в регулировании численности населения, выполняемом посредством войн, голода и болезней. Простому человеку это представляется жестоким и несправедливым.

— И при этом не отвечающим требованиям задачи. В отличие от человеческого самоконтроля и сексуальной сдержанности, — заметил Джулиани. — Орден лишь просит, чтобы Святая Мать Церковь, как и любая любящая мать, была снисходительна к человеческой натуре. Разумеется, способность мыслить и планировать — это Божий дар, и его нужно использовать ответственно. И конечно, нет ничего плохого в желании, чтобы каждое явившееся на свет дитя было столь же желанным и лелеемым, каким был младенец Христос.

— Не может быть и речи о терпимости к абортам, — решительно произнес Лопоре.

— И однако, — напомнил Джулиани, — святой Игнатиус говорил, что «мы не должны устанавливать правило настолько жесткое, чтобы в нем не было места для исключений».

— Также мы не можем поддержать системы контроля рождаемости столь же негибкие и жестокие, как те, что, судя по рассказам Сандоса, приняты на Ракхате, — продолжил Геласиус.