Книга Президент Линкольн. Охотник на вампиров - Сет Грэм-Смит

Но Библии нигде не было. Неужели она одолжила книгу соседке и забыла? Или оставила у мистера Грегсона? Сара искала повсюду. Поиски были напрасны. Женщина больше никогда не увидит своей Библии.

Эйб ее сжег.

Он по-детски сорвал злость на книге и всегда раскаивался (хотя, похоже, недостаточно глубоко, чтобы поведать мачехе правду). Много лет спустя он пытался объяснить свой поступок:

Как я мог почитать Бога, который позволил существовать [вампирам]? Бога, который дал моей матери пасть жертвой их злого замысла?[10]Либо Он был бессилен им помешать, либо был их сообщником. В любом случае Он не заслуживал моих молитв. В любом случае Он стал моим врагом. Так думал двенадцатилетний мальчик. Мир представлялся ему выбором между двумя неравными данностями. Он верил, что дела «непременно» обстоят так или иначе. Мне стыдно за этот поступок, да. Но я не стану обременять свою совесть еще сильнее, притворяясь, будто не совершал его.

Вера Эйба рухнула, и мальчик продолжил свою клятву в недатированном манифесте (август 1820 г.):

Отныне я посвящу жизнь ниустанному [sic] поиску знаний и служению. Я сделаюсь образованным во всех сферах. Стану воителем, более виликим [sic], чем Александр. В моей жизни будет только одна цель — убить как можно больше вампиров. В этом дневнике я буду писать об их убийстве.[11]Никто, кроме меня, его не прочетает [sic].

Увлечение книгами, ранее проявлявшееся всего лишь в виде ненасытного интереса, превратилось в самую настоящую навязчивую идею. Эйб два раза в неделю совершал часовые прогулки к дому Аарона Штибеля (сапожника, который мог похвастаться личной библиотекой в сто пятьдесят томов), чтобы вернуть хозяину одну охапку книг и одолжить другую. Когда мачехе случалось ехать в Элизабеттаун навестить родственников, он неизменно сопровождал ее, только чтобы засесть в доме Сэмюэля Хейкрафта-старшего на Вилледж-стрит. Хейкрафт являлся одним из основателей города и гордым владельцем около пяти сотен книг. Эйб читал мистику, искал упоминания о вампирах в европейском фольклоре. Он составил список их предполагаемых слабостей, отличительных черт и привычек. С утра Сара частенько находила пасынка спящим за столом: его голова покоилась на раскрытых страницах.

Когда Авраам не был занят совершенствованием разума, он упражнял свое тело. Мальчик теперь ежедневно колол вдвое больше дров. Строил длинные извилистые заборы из камня. Учился метать топор в дерево — сначала с десяти ярдов. Потом с двадцати. Когда Джон, сводный брат, позвал Эйба играть в войну, он с радостью согласился и дрался с такой яростью, что не один соседский мальчик остался с разбитой губой. Основываясь на информации, вычитанной в книгах, Авраам выстрогал дюжину кольев и сделал для них колчан. Он соорудил небольшое распятие (хоть Эйб и провозгласил Бога «врагом», Его помощь все равно бы не помешала). Взял за правило носить при себе мешочки с чесноком или горчичным семенем. Он точил топор, пока лезвие не «ослепляло всех, кто на него глядел». По ночам Эйбу снилась смерть. Ему снилось, как он настигает врагов и всаживает колья в их сердца. Отрубает головы. Доблестно бьется. Позже, когда тучи Гражданской войны сгустились на горизонте, Эйб вспоминал свою юношескую жажду крови:

Два вида людей хотят войны: те, кто сами не собираются сражаться, и те, кто понятия не имеют, что им предстоит. Вспоминая свою молодость, могу сказать, что последнее относилось ко мне в полной мере. Я рвался воевать с вампирами, не представляя себе последствий. Я не знал, каково обнимать умирающего друга или хоронить свое дитя. Любой, кто заглянул в лицо смерти, найдет занятие получше, чем снова искать встречи с ней.

Но летом 1821 года до этих уроков было еще далеко. Эйб хотел сражаться с вампирами, и по прошествии нескольких месяцев, посвященных тщательному сбору сведений и тренировкам, он был готов дать первый залп. Эйб сочинил письмо.

IV

Для двенадцатилетнего мальчика Эйб был необыкновенно высок. Он уже сравнялся с отцом (который был ростом 5 футов и 9 дюймов). Мальчик пошел в своего злополучного деда: хорошие гены и годы упорного труда сделали его удивительно сильным.

Стоял понедельник. «Такие летние дни бывают только в Кентукки: солнечные, зеленые, с легким ветерком, приносящим тепло и семена одуванчиков». Эйб с Томасом сидели на крыше одной из хозяйственных построек и чинили прохудившуюся за зиму кровлю. Ненависть мальчика несколько остыла, но ему все еще было нелегко находиться рядом с отцом. Запись в дневнике от 2 декабря 1843 г. (сделанная почти сразу после рождения Роберта, сына Эйба) проливает свет на причину такого презрения:

Возраст принес мне умеренность в суждениях, но в одном я остаюсь непреклонным. Как он был слаб! Как нерешителен! Он не смог защитить свою семью. Думал только о себе, а остальных бросил на произвол судьбы. Он мог бы бежать вместе с нами далеко-далеко. Мог занять денег у соседей в счет будущей работы. Но он ничего не сделал. Просто бездействовал. Молча. Тайком на что-то надеялся — на то, что его беды каким-то чудом исчезнут. Нет, больше тут говорить не о чем: будь он другим человеком, мама все еще оставалась бы со мной. Я не могу этого простить.

К чести Томаса надо отметить, что он, казалось, понял и принял порицание сына. С того самого вечера он больше не говорил о вампирах. И Эйба не подталкивал к разговору.

В тот понедельник Сара попросила девочек помочь ей с уборкой у мистера Грегсона, а Джон сражался в воображаемой битве. Линкольны чинили крышу, когда к дому подошла лошадь с ребенком в седле. Ребенок был коренаст и одет в зеленый сюртук. Или же это был очень низенький мужчина. Низенький мужчина в темных очках и… с одной рукой.

Джек Бартс.

Томас опустил молоток. Сердце отчаянно билось в груди. Что Бартсу понадобилось на этот раз? К тому моменту, как отец спустился на землю и пошел встречать нежданного гостя, Эйб уже почти добрался до хижины. Бартс передал Томасу поводья и несколько неловко спешился: рукой он придерживался за седло, пока коротенькие ножки пытались нащупать опору. Наконец преуспев, он нашарил в кармане веер и принялся обмахиваться. Томас заметил, что на лице гостя не было ни капли пота.

— Ужасно… Ужасно жарко.

— Мистер Бартс, я…

— Должен признать, мистер Линкольн, ваше письмо стало для меня неожиданностью. Приятной неожиданностью, но тем не менее.