Книга За чертой - Карен Трэвисс

Гнев матриарха, как кипящий уксус, заполнял воздух. Боль казалась почти нестерпимой, но Шан не сдавалась.

— Отпусти Араса. — Господи, я так долго не выдержу! — Выпусти его!

Зрачки матриарха то раскрывались лепестками цветка, то вновь превращались в крестик.

Шан не отступала, но и Чайяс не отступала тоже. Шан очень надеялась, что глаза не станут слезиться от боли. Но если рука онемеет, и она выпустит эту проклятую штуку…

Чайяс не сводила взгляда с маленького дисплея на колпачке гранаты.

— Вставь чеку обратно.

— А я думала, ты не боишься смерти.

— В этом доме мои дети.

Чайяс перевела пронзительный взгляд на Шан, и Шан не отвела глаз. Хватка матриарха немного ослабла, но она все еще не отпускала руку Шан. И Шан в упор смотрела на Чайяс.

Первой отведешь взгляд — и ты покойница. В голове — непрошеный гость — прозвучал голос ее старого сержанта: Не отходи, не моргай, не извиняйся. Шан правильно вошла в комнату, и таким образом избежала многих проблем, но сержант, увы, не научил ее, как правильно обращаться с инопланетянами, так что приходилось полагаться только на собственный инстинкт.

— Мы можем застрять тут очень надолго, — сказала Чайяс.

— Если потребуется, — ответила Шан. Из глаз все-таки потекли слезы. Господи, как же больно… — Наказав Араса, ты своей благой цели не достигнешь.

И Чайяс моргнула, будто бы упоминание об Apace выбило ее из колеи. Она отвела взгляд. Шан ощутила, как внутри поднимается волна звериного восторга, и освободила руку с гранатой. На секунду она ощутила, как пространство между ними заполнил запах спелого манго — сладкий, пьянящий и травянистый. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы удержать фанату в руке и вставить обратно чеку. По руке пошла рябь из фиолетовых огоньков, отчего дрожь стала еще заметнее.

— Не понимаю, зачем, — ответила Чайяс.

Шан поднялась и сунула фанату в карман, надеясь, что с'наатат быстро разберется с кровоподтеком. Не хотелось бы, чтобы Чайяс узнала, какую боль причинила ей.

— Я хочу, чтобы он перешел под мою опеку. Раздавленная рука нестерпимо болела.

Чайяс все еще сидела, переводя взгляд с Шан на пистолет и обратно. Она сомкнула пальцы куполом, все — одинаковой длины, с четырьмя фалангами и оттого очень похожие на паучьи.

— Он твой джурей. Забирай его.

— Что? Что значит джурей?

— Мужчина.

— Прости?..

В глазах Чайяс распустились лепестки. Шан, на несколько кратких мгновений почувствовавшая себя хозяйкой положения, вновь осознала себя непрошенной гостьей в этом мире.

— Ни один из вас не может иметь другого партнера, — пояснила Чайяс. — А в обществе вес'хар нет незамужних и неженатых. Ответственность за него лежит на тебе.

— Постой, я не уверена, что… Чайяс смотрела на пистолет.

— Ты просила у нас убежища. Ты ведешь себя, как вес'хар. Поэтому ты — вес'хар.

Рука Чайяс легла на пистолет. Матриах взяла оружие.

— Это тебя не убьет?

— Поосторожнее, он снят с предохранителя…

— Ты боишься?

Чайяс бросила ей вызов ненамеренно, но отступать было некуда. Что-то незнакомое и первобытное заглушило в ней голос здравого смысла. Так часто она видела то же в пьянках, стихийно разгорающихся драках, убийствах…

— Нет, — ответила Шан, не в силах сказать: «поговорили — и хватит, пора расходиться по своим делам».

Нет у нее причин бояться смерти. Не смерть, а жизнь, эта неподвластная ей, нечеловеческая жизнь пугает гораздо больше.

Чайяс держала пистолет, и Шан удивилась — откуда матриарх знает, как целиться. Как нажимать на курок. В голове промелькнула мысль: все в порядке, это только боль. Ей удалось подавить рефлекс и не броситься на пол. Она не шелохнулась. Выстрел оглушил ее.

Шан упала.

Город исенджи Джедено занимал весь континент Эбдж.

С момента, когда Эдди Мичаллат вышел из корабля, приземлившегося на Юмехе, и до того, как добрался до центра города, он не видел ничего — ничего, кроме зданий, испещренных искорками стекла, которые с восходом солнца ярко засверкали.

Полное отсутствие открытого пространства раздражало и дезориентировало Эдди. За год он успел привыкнуть к ровным горизонтам Безер'еджа; дикие просторы будили в нем нечто первобытное, и он даже отчасти радовался тому, что больше не видит их.

Камера-пчела снимала все. Она вилась рядом с его головой — Эдди высунулся из открытой двери наземного транспорта. Окон не было. Похоже, исенджи не любили смотреть на проплывающий мимо пейзаж. Возможно, его однообразие действовало на них угнетающе…

Тем не менее они, как и люди, после наступления темноты нуждались в искусственном освещении, строили дома и использовали для общения язык. А это достаточная степень сходства.

Эдди нравился исенджи. Он в этом не сомневался. Эдди внимательно их выслушивал и не спорил с ними. Записывал, что они думают и чувствуют, ни больше и ни меньше. Не пялился на них, как на фантастических чудовищ, и за это они позволили ему побывать в их мире, увидеть плоды их цивилизации. Он — первый штатский, чья нога ступила на Юмех после приземления передовой группы «Актеона».

Они даже позволили ему записать момент встречи в космическом порту. Первое правило журналиста: заводи связи, связи сослужат тебе хорошую службу. Эдди с удовольствием ему следовал.

Джедено кишел исенджи. Они расступались перед машиной, как косяк рыбы, и смыкались позади нее. Видимо, их интересовали только свои дела, но никак не Эдди. Вдруг он заметил, как исенджи споткнулся и упал, и в живом море на несколько секунд образовался островок пустоты, но тут же заполнился снова. Эдди не видел, чтобы исенджи поднялся. Никто не обратил на это внимание. Может, ошибся…

Он вытягивал шею и все смотрел, пока то самое место не осталось далеко позади. Переводчица юссисси, Серримиссани, подергала его за рукав:

— Такое случается. Подумайте лучше о своей задаче.

Эдди страстно желал бы поверить, что упавший исенджи поднялся на ноги и продолжил свой путь, но что-то подсказывало ему, что дело обстоит совсем иначе. Забудь. Ты не на Земле. Он поправил респиратор и подумал: а не тратит ли он впустую память камеры-пчелы на этот монотонный вид? Нужно ли людям так много урбанистического пейзажа?

Но ничего другого он пока снять не мог — нечего, — а зрители должны получить полное представление обо всем. Но, может, сейчас час пик или какая-нибудь масленица? Эдди не знал, всегда ли здесь текут эти толпы, но уже начал задыхаться, это факт.

Он отодвинулся от открытой двери и повернулся к Серимиссани, которая взирала на происходящее, как злобный Рики — Тики-Тави.