Книга Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох

Она отчетливо помнила, о чем думала, когда схватила первую тарелку, как отыскала место на стене, чуть левее часов, прямо под полкой с пряностями, микроволновкой и бутылками с вином и крепкими напитками.

Жалко, что ради этой еды я столько времени торчала у плиты.

Это была первая мысль, за ней без перерыва вспыхнула вторая, потом третья: Теперь вот собирать эту грязь и: А от пятен на стене не избавиться никогда.

И вот полетела первая тарелка. С приличной скоростью. Если делать, то делать хорошо, успела подумать она за доли секунды, когда схватила тарелку со стола и отправила ее в полет.

Прицелилась она отменно. Задним числом частенько сама удивлялась. Как только сумела в жуткий миг, когда слезы были уже готовы брызнуть из глаз? Сколько раз весь эффект швыряния или разбивания разных предметов сводился на нет неумелым исполнением! К примеру, брошенный на пол бокал не разбился, зато вино залило тебе одежду. Или осколком стекла ты порезал руку. Или обжегся о горячую сковородку. В результате паника — руку под струю холодной воды, а тот, кому предназначался метательный снаряд, ищет аптечку и раньше срока превращается из врага в благодетеля.

У тебя, наверное, депрессия. Если разобраться, он просто ей посочувствовал. Констатировал, что «в таком возрасте» это не редкость. Наверное, имел в виду гормональные изменения у женщин среднего возраста? Да, но это имеет свое название. Он что, не решился произнести его?

Легкость, с какой он обозначил ее состояние, задела ее. Просто депрессивное состояние… Словно речь шла об автомашине. Ну бывает, случилась поломка, в мастерской все восстановят. Чего уж тут.

Другое слово звучало как приговор. Окончательный. Total loss .[32]Походы в авторемонтную мастерскую оборачивались лишь пустой тратой денег на то, что безвозвратно утеряно. Самое время завести себе что-нибудь новенькое.

Она вспомнила начало ужина. Все шло своим чередом. Случись постороннему пройти мимо, он бы не заметил ничего особенного. Семья как семья, сидят за столом. Папа, мама, двое ребятишек. Ничего интересного.

Но если бы этот прохожий постоял чуть подольше, он, возможно, заметил бы, как дрожала рука Мириам, когда она сняла с плиты сковороду с пастой и опустила ее на подставку в центре стола. Эта дрожащая рука была, наверное, единственным зримым предвестием.

— Тертый сыр все будут? — Голос не дрожал. Все шло своим чередом. Как всегда по вечерам.

Ах нет. Вот это последнее как раз и стало последней каплей. Всегда по вечерам. Как всегда, заполненные тарелки. Рассеянно жующий муж. Чья-то улыбка, откупоренная бутылка вина.

А дальше? Дальше ничего.

Нередко ей доводилось видеть, как посреди ужина Бен бросал взгляд на свои наручные часы. Или поднимал глаза на кухонные часы, стилизованные под вокзальные, вздыхал при этом. Если дети что-то рассказывали, он коротко ронял «ну да», «правда?», «да?». В этой фазе совместного застолья мысли его были где-то далеко. А глаза всматривались в очередной вариант сценария на мониторе компьютера в кабинете, treatment [33]или просьбу о субсидии.

Большей частью Мириам быстро отключалась от мысли, что именно в эти недолгие минуты они были семьей, единым целым, и спешила показать, что не ограничивает его свободу. «Если тебе надо еще поработать, то иди, — говорила она. — А мы с ребятами будем десерт». Потом она предлагала принести ему в кабинет сладкое, а если он отказывался — кофе.

Однако в последние годы она поступала иначе. В последние годы ей хотелось, чтобы говорил он. Ну давай, мысленно обращалась она к нему в тишине, когда он начинал вздыхать и беспокойно ерзать на стуле. Давай, скажи, что тебе до лампочки, что там Алекс рассказывает про свою футбольную команду. И Саре скажи, что последние четверть часа ты ее вообще не слушал. Давай, скажи своим детям, чтобы они с тобой ничем больше не делились, что они для тебя — пустое место. Помоги им проснуться.

Когда они только-только поженились, она все списывала на его «призвание» или как это там называется, ведь вся его жизнь была посвящена служению делу. Она просто верила в него, и все. И в себя тоже. В себя как в жену созидающего художника. Она не могла припомнить, когда это произошло. Одно, конкретное событие не вырисовывалось, скорее целая череда событий — и если посмотреть издалека, то вместе они складывались в узнаваемую картинку.

Ей вспоминался день, когда она, присматриваясь к потертостям и проплешинам на диване, внезапно осознала, что они-то имеют прямое касательство к ее собственной жизни. В тот же день она впервые заметила на дощатом полу царапины и стертую краску, которые за долгие годы образовались от передвигания стульев вокруг обеденного стола. Сам пол всегда вызывал у нее ассоциации с традиционно темно-зелеными крашеными половицами фермерской усадьбы, но в тот день усадьба вдруг исчезла, остался только старый, облезлый пол, вызывающий депрессию.

Поначалу она пыталась смехом вытеснить это ощущение. Невольно вспомнила тяжелые шведские или польские фильмы, где душевное состояние героев изображалось посредством выдранных оконных рам или обвалившейся печной трубы, сначала дымящейся, а в следующей сцене уже не подающей признаков жизни. Иногда Мириам останавливалась в дверях его кабинета и думала о временах, когда еще боготворила его. Как давно пришел конец этому обожанию? Она стояла в дверном проеме, смотрела на его согнутую фигуру, руки на клавиатуре компьютера, лоб в морщинах, от напряжения и сосредоточенности, — раньше она вправду думала, что он поглощен работой и потому не замечает ее, однако в последние годы и в этом стала сомневаться. Вполне допускала, что он прекрасно видел собственную жену в дверях, но предпочитал делать вид, будто не замечает.

И кое-что еще. И это кое-что в два счета не объяснишь. Мириам однажды говорила на эту тему с Лаурой — они зашли в городе в ресторанчик и заказали вдвоем аж три бутылки вина.

— Знаешь, что это такое? — вздохнула Мириам. — Все стало так предсказуемо, может, это мне и мешает. Раньше я еще думала: он живет в своем мире, это тебе не хухры-мухры. А в последнее время увижу его за компьютером и сразу представляю себе контору. Мне делается не по себе. Представляешь, мужики, у которых контракт, их же весь день нет дома. Сидят по своим конторам. А ты тут с десяти до пяти дурью маешься. Нередко и дольше. Бывает, он и дома работает.

В этом месте рассказа Мириам Лаура громко рассмеялась, а на вопрос, что ее так рассмешило, Лаура сказала, что выражение лица Мириам. Надо бы ей, Мириам, посмотреть на себя в зеркало.

— У тебя вид пятнадцатилетней девчонки, — сказала она, — которой папа с мамой разрешают гулять только до десяти.

Обе от души рассмеялись. И заказали было четвертую бутылку вина, но все же решили остановиться на эспрессо. Потом возьмут еще что-нибудь в самом конце: Лаура — кальвадос, а Мириам — итальянскую граппу.