Книга Дикие лошади - Дик Фрэнсис

— Эти книги завещаны Томасу, — отважно повторила Доротея, — и я никогда не слышала, чтобы Валентин намекал на их ценность. Он хотел, чтобы Томас забрал их ради памяти о прежних временах и еще потому, что Томас был так добр и приходил читать Валентину.

— Ага! — едва ли не завопил торжествующе Пол. — Это дополнение будет недействительно, потому что Валентин не видел то, что подписывал!

Доротея запротестовала:

— Но он знал, что подписывает.

— Откуда он мог знать? Скажите-ка мне!

— Прошу прощения, — сказал я, подавляя подступающую ярость. — Если дополнение, сделанное Валентином, будет признано недействительным, в чем я сомневаюсь, поскольку нотариус признал его и засвидетельствовал подпись, тогда книги будут принадлежать Доротее, которая одна может решить, что делать с ними.

— О, спасибо вам, дорогой, — сказала она, и с ее лица сошло выражение тревоги. — Если они мои, я отдам их вам, Томас, потому что знаю, что этого хотел Валентин.

Пол выглядел ошеломленным.

— Но ты не можешь это сделать.

— Почему нет, дорогой?

— Они… они могут быть ценными.

— Я отдам их на оценку, — сказал я, — и если они действительно представляют собой хоть какую-то ценность, я верну все Доротее.

— Нет-нет… — покачала она головой, не соглашаясь со мной.

— Ш-ш… — шепнул я ей. — Пусть пока утешится этим.

Пол в ярости расхаживал по кухне туда-сюда. Потом остановился у стола и с нажимом спросил:

— А кто вы вообще такой, если не считать того, что вы втерлись в доверие к беспомощному, умирающему старику? Я хочу сказать, что это преступление.

Я не видел необходимости объяснять, кто я такой, но Доротея устало сообщила ему:

— Дед Томаса тренировал лошадей, которых подковывал Валентин. Валентин знал Томаса более двадцати лет и всегда любил его, он говорил мне это.

Словно не в силах остановиться, Пол тяжело пошагал прочь от столь неприятной новости, неожиданно покинул кухню и скрылся в коридоре. Можно было бы принять его просто за напыщенного осла, если бы не мимолетное впечатление затаившегося массивного, спящего вполглаза молодого хищника. Я подумал, что не хотел бы вступать с ним в конфликт.

Доротея сказала в отчаянии:

— Я не хочу жить рядом с Полом. Я не вынесу, если Дженет будет приходить ко мне каждый день. Я не в ладах с ней, дорогой. Она подавляет меня.

— Вы не должны ехать, — сказал я. — Пол не может выставить этот дом на продажу, потому что он не принадлежит ему. Но, Доротея… — Я замолк в нерешительности.

— Но что, дорогой?

— Только не подписывайте ничего.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать: не подписывайте ничего. Сперва спросите вашего знакомого нотариуса.

Она изумленно смотрела на меня.

— Но мне, должно быть, придется подписывать разные бумаги, теперь, когда Валентина больше нет.

— Да, но… не подписывайте никакие бумаги только потому, что этого хочет Пол.

— Хорошо, — с сомнением произнесла она.

Я спросил ее:

— Вы знаете, какой силой обладает доверенность?

— Она вроде бы дает людям право действовать от своего имени?

Я кивнул.

Доротея быстро обдумала это и сказала:

— Вы говорили мне, чтобы я не подписывала бумагу, дающую Полу право продать этот дом. Это так?

— Именно так.

Она погладила мою руку.

— Спасибо, Томас. Обещаю не подписывать ничего такого. Я буду все внимательно перечитывать. Мне не хочется говорить так, но Пол иногда слишком настойчиво пытается сделать все по-своему.

Пол, на мой взгляд, подозрительно долго безмолвствовал. Я встал, вышел из кухни и отправился на поиски. Я обнаружил его в кабинете Валентина, где он снимал книги с полок и стопками складывал их на полу.

— Что вы делаете? — спросил я. — Пожалуйста, оставьте книги в покое.

Пол ответил:

— Я ищу книгу, которую одалживал Валентину. Я хочу получить ее обратно.

— Как она называется?

Наскоро придуманная Полом ложь не дошла до названия.

— Я узнаю ее, когда увижу, — сказал он.

— Если на какой-либо книге будет стоять ваше имя, — вежливо произнес я, — уверяю вас, вам ее вернут.

— Это мне не очень-то нравится.

В дверях появилась Доротея, увидела книги, сложенные на полу, и на лице ее одновременно появились недоумение и досада.

— Пол! Прекрати это! Эти книги принадлежат Томасу. Если ты возьмешь их, это будет воровство.

Пол и виду не подал, что его заботит такое ничтожное обвинение.

— Он не возьмет их, — успокаивающе промолвил я.

Пол скривил губы, проложил себе путь к передней двери дома и оставил ее открытой.

— Что он делает, дорогой? — растерянно спросила Доротея, глядя, как ее сын целеустремленно топает по дорожке.

— Кажется, он собирается притащить одну из своих коробок, чтобы упаковать в нее книги, — отметил я. Я закрыл переднюю дверь и запер ее на оба замка — верхний и нижний. Потом я прошел через кухню и тем же манером обезопасил заднюю дверь, а затем сделал быстрый круг по комнатам, заглянув даже в ванные, чтобы убедиться, что окна закрыты и заперты.

— Но Пол — мой сын, — запротестовала Доротея.

— И он пытается похитить книги Валентина.

— Ох, дорогой!..

Пол начал колотить в переднюю дверь.

— Матушка, впусти меня немедленно.

— Быть может, впустить его? — заволновалась Доротея.

— Пребывание снаружи ему не повредит. Сейчас не так уж холодно, а он может посидеть в машине. Или поехать домой, конечно.

— Иногда Пол так неприятен, — горько сказала Доротея.

Я поставил книги обратно на полки. Те, которые Пол выбрал, чтобы похитить для начала, были в самых роскошных переплетах — недавно опубликованные биографии чемпионов скачек, считавшиеся у знатоков почти бесценными. Я догадывался, что именно тщеславие Пола лежало в основе тех планов, исполнению которых помешали его мать и я.

Я не склонен был недооценивать опасность оскорбленного тщеславия с тех пор, как сделал страшный фильм о реально жившем фанатике-культуристе, который убил свою подружку за то, что она бросила его. Я должен был понять его, я влез в его сознание, и я ненавидел это.

Пол тяжелой рукой непрестанно колотил по двери и неотрывно нажимал на кнопку звонка. Но результатом этого был не резкий, выматывающий нервы монотонный звук, а куда менее невыносимое безостановочное тихое «динь-дон» — тихое потому, что Доротея уменьшила громкость, чтобы звонок не тревожил больного Валентина.