Книга Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

— Я, между прочим, адвокат, — обиделся Сергей Эдуардович.

Бог расхохотался еще обиднее своего посланца.

— Ладно, черт с тобой, адвокат — так адвокат… Но здесь-то, в Афинах тебе что нужно?

— У меня здесь важное дело, — заторопился навстречу пониманию Сергей. — Очень важное дело, от него зависит человеческая жизнь…

— Дело? Это хорошо. А деньги у тебя есть?

— Были бы деньги — разве бы я стоял тут перед тобой?

— Тоже верно. Но без денег, сам понимаешь, никуда. Это тебе не ваш Советский Союз. — Сергей Эдуардович согласно и постыдно наклонил голову. — Что ты умеешь делать?

— Я… Я… я в стройотряде свинарник строил! И еще грибы хорошо умею собирать. Ягоды хуже, — честно добавил он после некоторой заминки.

— Да, негусто. Ну-ка, покажи руку. — И бог без всякого стеснения закатал рукав Сергея Эдуардовича. — И тут негусто. Ладно, там поглядим. Эй, иди, сбегай, приведи сюда Сократа, — приказал он посланцу.

«Ну, вот, теперь, кроме богов, пошли и философы», — скептически заметил поуспокоившийся и начинающий пробуждаться к новой жизни Сергей Эдуардович, понявший из слов, обращенных к мальчишке, лишь одно…

Через полчаса могучий Сократ вручил Габузову складывающийся картонный домик на одного человека и показал место за бочками с жирными зелеными оливками.

— Место фартовое, не пожалеешь. А насчет одежды — тебе ее выдавать не нужно, у тебя в самый раз, — медленно, с расстановкой проговорил Сократ. Во всяком случае, именно так понял его слова Габузов. — Расчет у нас ежедневный, вечером по окончании рабочего дня. Если не будешь халтурить и постоянно устраивать перекуры, сможешь заработать порядка пяти тысяч драхм.

— У меня и сигарет-то не осталось, — проворчал Сергей, включив в башке калькулятор.

После сложных математических подсчетов получилось что-то близкое к обещанным Жорой двадцати долларам. В принципе, не так уж и плохо. Вполне соизмеримо с оплатой труда не хватающего звезд с неба питерского адвоката.

— Как долго планируешь у нас задержаться? День? Два? Неделю?

— Там поглядим, — буркнул Габузов, копируя своего нового босса и уже через полчаса влился в пеструю, веселую, злую и бесшабашную толпу пирейских биндюжников…

* * *

Физическая работа на свежем воздухе пошла ему заметно на пользу. Уже к полудню весь похмельный синдром вышел с трудовым потом, и только тогда Габузов ощутил, насколько чертовски голоден. Теперь запахи, доносящиеся из псаротаверны, были восхитительно-манящими и вызывали обильное слюноотделение. Однако же денег не было ни гроша, и пришлось ограничиться теми самыми оливками из бочек, заедая их мятыми помидорами, подобранными из какого-то бесхозного ящика.

Вечером, получив от Сократа дневной заработок — четыре мятых бумажки номиналом в тысячу драхм 6, - Сергей немедленно одну из этих бумажек проел. После лепешек, брынзы и сувлаки, запитых уже знакомой «физико-металлико непо», бывшего адвоката так сморило, что он еле-еле доковылял до своей хибарки.

Однако ночью Габузов спал плохо, а потому он выполз из своего домика еще затемно. Нетренированные мышцы адски болели после вчерашней нагрузки, и Сергей решил немного прогуляться перед началом нового трудового дня. Он побродил по причалам, пробубнил что-то про «розовоперстую Эос» и свернул к дощатому строению, откуда одуряющее пахло свежезаваренным кофе и свежеиспеченными лепешками.

Позавтракав, Сергей потратился еще и на пачку греческих сигарет, привлекших его как сравнительной дешевизной, так и совсем не греческим, а наоборот, почти петербургским названием «Карелия». Он с наслаждением затянулся и заказал еще чашечку густого бодрящего кофе.

«А что?! — подумал в этот момент Габузов. — В принципе, так жить можно. Убедите меня, что здесь хуже, чем в подвале у Михал Михалыча… Но долго засиживаться здесь времени нет… Ч-черт, надо срочно найти способ связаться с Головиной и предупредить ее… Но как? Рассказать все этому усатому, из псаротаверны? Он здесь самый главный, может, чем и поможет?… Ладно, постараюсь при случае разыскать его…»

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОГЛЯДИ, СЕСТРА МОЯ, ПОГЛЯДИ!

Несколько дней, проведенные на шикарной вилле Тер-Петросянов, пролетели словно волшебный калейдоскоп. Самсут постоянно куда-то возили, чем-то кормили, что-то показывали, с кем-то знакомили, во что-то одевали. Время неслось настолько стремительно, и дни ее были настолько насыщены событиями и впечатлениями, что бедная петербургская учительница падала каждый вечер в свою постель и засыпала без задних ног от усталости…

Но, естественно, никак не могла Самсут Матосовна знать о том, что в то же самое время хозяин фирмы, старый Самвел-ага, с каждым днем все больше и больше терял голову. Улыбка, голос, тело, и все движения этой неожиданно свалившейся на его голову русско-украинской армянки все сильнее и сильнее волновали его кровь.

Вот и теперь он бродил по бескрайним просторам своего сада, и жгучая южная августовская ночь не давала старому Самвелу уснуть. Возбужденный магнат бродил по своим огромным владениям, словно пытаясь убежать от самого себя, и нигде не находил покоя. «Ах, пожалуй, зря все-таки эта неугомонная Сато уговорила Самсут остаться, — в который уже раз с досадой твердил он сам себе. — Надо бы поскорей отправить эту русскую прочь, бежать от нее, как от чумы!».

Самвел зло ударил кулаком по стволу оказавшегося рядом кипариса. Но внезапное озарение вдруг придало его мыслям другой оборот: «Стоп, почему же все-таки прочь?! И почему — русскую? Ведь именно потому, что она до дрожи напоминает мне мать — белокурую армянку с Кавказа — я и не могу противиться соблазну… Нет, никуда она не уедет! Какое препятствие могут представлять для меня ее сын и мать? Что она все твердит про них? Одно мое распоряжение — и оба будут здесь, в благословенной Греции, где даже воздух над островами целебен и пьянящ магией двух тысячелетий…»

Ах, Сато, ах, неугомонная сестра! Тогда, узнав о ее поступке, он устроил ей страшную сцену, кричал, топал ногами так, что притихла вся вилла и, если бы не Нуник-ханум, рассерженной птицей вылетевшая на защиту своей любимицы Сато, он, может быть, даже и ударил бы ее! Но Сато, как всегда, была невозмутима. Она только посмотрела на него своими бездонными глазами и прошептала: «Ты спас меня не для того, чтобы я позволяла тебе быть несчастливым. Ты же знаешь, вся моя жизнь — это служение тебе».

Самвел тяжело вздохнул. На это ему было нечем крыть. Сато, сделавшая на всю жизнь своим девизом лозунг: «За тебя, моя душа, крест приму», действительно всю себя посвятила ему. И тогда, когда они бездомными малышами болтались по Александретте, и потом, когда случайно обнаружившиеся богатые родственники взяли Сато к себе, как родную дочь, а Самвела отправили учиться в Эчмиадзин — в самую большую армянскую духовную семинарию. Перед окончившими это прославленное заведение открывался путь к высшим ступеням иерархии григорианской церкви, и даже муштра там была сравнительно мягкой. Но Самвел все-таки сбежал оттуда на третьем году обучения, ибо он хотел объять весь мир. И крошка Сато убежала вместе с ним, плюнув на красивые платьица и шоколад по утрам. Самвел вспомнил, как справлял свое восемнадцатилетие, бродя по Эрзеруму, как быстро исчез с грязных улиц, оказавшись в тюрьме, как потом стал «иншаат табури» — презренным солдатом нестроевого рабочего батальона, маршировавшего под страшные песни турецких солдат «Kesse, kesse surur jarlara» 7, как потом работал сапожником и как потом, уже в тридцать шестом, вырвался в Грецию, где и сумел сколотить небольшой капитал. Но, видно, не суждено было Самвелу Тер-Петросяну обрести легкую жизнь: после знаменитого октябрьского дня «Охи», когда Иоаннесс Метаксас ответил «нет» Гитлеру на его предложение о капитуляции, началась война, все пошло прахом, и они с Сато оказались в рядах греческих партизан на Афоне…