Книга Доброй ночи, любовь моя - Ингер Фриманссон

Ей было грустно, что они больше не живут все вместе. Теперь это взрослые мужчины, навсегда для нее потерянные.

* * *

Из редакции Берит ушла около четырех. По дороге домой купила пару кусков филе и бутылку сухого красного вина. Тор еще не пришел с работы, она переоделась и накрыла в столовой, поставила свечи, разложила льняные салфетки.

Он решит, что у нас праздник, с горечью подумала она.

Когда до нее донесся звук мотора из гаража, она бросила на сковородку кусок масла и откупорила бутылку.

Тор открыл входную дверь, повесил пальто, из прихожей донеслась возня, это Тор расшнуровывал ботинки, затем отбросил их к стене. Наконец он появился в кухне, вид у него был измученный.

– Вот, решила нас немного порадовать, – сказала она.

– С чего бы это?

– А почему нет?

– По какому поводу? Годовщина какая-нибудь?

– Насколько я знаю, никакой. Имеем же мы право немного кутнуть в обычный четверг, тебе не кажется?

– Ладно.

* * *

Они ужинали в молчании. Берит отхлебнула вина, оно быстро ударило ей в голову, сознание затуманилось.

– Что с тобой такое? – спросил Тор.

– А что со мной такое?

– Что-то с тобой происходит, я же вижу.

– Тор, скажи, я тебя все еще привлекаю?

– Берит!

– Нет, скажи. Привлекаю ли я тебя, чувствуешь ли ты желание, хочешь ты меня трахнуть, когда видишь?

Он отодвинул тарелку:

– С чего ты об этом сейчас завела?

– Ничего я не завела. Я задаю тебе прямой вопрос и хочу получить прямой ответ. Что тут на фиг странного?

– Ты же моя жена.

– Потому и спрашиваю.

Она поднялась, обошла вокруг стола и обхватила его голову. Волосы у него на макушке стали редеть, она погладила именно там. Потом ее руки скользнули по рукавам рубашки, еще ниже.

– Берит, – сказал он. – Мы же едим!

* * *

В пятницу Берит поехала на метро в Хэссельбю. Было что-то особое в поездке в метро в обычный рабочий день. Днем в метро пассажиры совсем другие, много детей с родителями, в вагоне светло, другие цвета, другие звуки. И особенно бросается в глаза, до чего здесь обшарпано и грязно. Пол в вагоне неровный от грязи, каких-то подтеков, многие сиденья разрисованы черным.

Ночью выпал снег и пока не растаял. Она сошла на конечной остановке, и на нее нахлынули воспоминания, она будто вернулась в дни, когда была подростком. По дороге к автобусной остановке она заметила, что вокруг метро все перестроили, освежили. Продовольственный магазин «Консум» исчез, на его месте теперь стоковый универмаг с витринами, забитыми объявлениями о распродажах.

Берит собиралась пройтись до кладбища пешком, но тут подкатил автобус, и она проехала несколько остановок. Солнце играло бликами на свежем снежке, у нее даже глаза заслезились. Надо было захватить солнечные очки.

Кладбище казалось идиллическим, почти деревенским, надгробные камни были засыпаны снегом, на деревьях сидели синицы. Справа от небольшой часовни лежала гора заснеженных венков. Пятница, типичный день для похорон. Ее родителей хоронили в пятницу, сначала мать, а через два года отца.

Не считая редких машин, проезжавших по дороге на Сандвик, вокруг было тихо и спокойно. Кладбище – последний приют, так обычно пишут на табличке у входа, здесь нельзя шуметь и ссориться. Мертвым этого хватило при жизни. Теперь они имеют право на вечный сон.

На кладбище Берит была одна. Она осмотрелась. В одном из тех домов, на улице Фюрспан, какой-то психопат когда-то держал в плену юную дочь врача. Это было где-то около года назад. Берит припомнила подробности. Возле одного из этих окон девушка стояла и глядела на улицу, надеялась, что кто-нибудь увидит ее и среагирует. Хотя кто бы среагировал на стоящую у окна девушку? Даже если бы она кричала и звала на помощь.

Как потом сложилась жизнь бедняжки? Судя по газетам, она спаслась, но с психикой, похоже, начались проблемы... Еще бы, такая травма. Это бесследно не проходит.

Берит размышляла, какое именно окно. В вечерних газетах наверняка была опубликована фотография дома с обведенными кружком окнами квартиры. И наверняка сюда приходили любопытные, чтобы посмотреть. Чтобы попытаться представить себе, каково это – побывать в руках безумца.

У нее вдруг мелькнула мысль – а что, если написать о той девушке книгу? Найти ее и уговорить описать весь страшный период заточения в форме дневника. Странно, что «Мелин & Гартнер» еще не выпустили такую книгу, они ведь подметки на лету обычно рвут. Преступники и жертвы, всякие психи – все это хорошо продается.

Ну вот, опять она думает про эту сволочную работу! Хоть и дала себе обещание.

Она медленно пошла по расчищенной и посыпанной песком дорожке. Слева и находилась их семейная могила, на двух человек. Семейные могилы – так раньше было заведено. Когда люди даже после смерти оставались семьей.

Могила была запорошена снегом. Она смела снег с надгробия рукавицами и произнесла имена двух людей, которые были ее родителями. И почувствовала угрызения совести, надо бы почаще их навещать.

Она купила две свечи, каждому по свече.

– Одну – маме, другую – папе, – шептала она, пытаясь запалить фитильки. Это оказалось непросто, спички гасли одна за другой. Хотя вроде и было безветренно. – Я все равно про вас думаю, – прошептала она. – Пусть этого, возможно, и не видно. Пусть я и не так часто сюда приезжаю. Я иногда думаю о вас, вы ведь знаете. А вы можете меня оттуда видеть, прикасаться, наблюдать за мной недремлющим оком? Именно сейчас мне бы хотелось, чтоб вы могли.

Оба умерли от рака. Отец был заядлым курильщиком, она вспомнила его затрудненное дыхание, как он скреб ворот рубашки, когда ему не хватало воздуха.

– Все что угодно, девочка моя, только курить не начинай, – говорил он каждый раз, когда она навещала его в больнице. Все повторял и повторял: – Только не начинай курить!

Он не знал, что она уже курит. Даже это зрелище – его исхудавшее тело на простыне – не заставило ее бросить.

У матери был рак кожи, та же болезнь, что убила Таге Даниэльссона[1]в 80-е годы.

Они были уже в возрасте, когда она родилась, им было столько же, сколько ей теперь. Они могли бы и от старости умереть. Мать рассказывала, что была уверена в своем бесплодии. Только когда ее целую неделю рвало после завтрака, она поняла, что это не так.

Когда Берит оглянулась, уходя, два язычка пламени едва виднелись в свете январского солнца. Она пошла по дороге вдоль берега, миновала дом, где выросла. Он ничуть не изменился. Интересно, кто там теперь живет? Но никакого движения в окнах не было, а дорожку, ведущую к двери, никто не расчистил.