Книга Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер

На дворе — эпоха Людовика XV, которого Жак Эбер ненавидит. Он ставит королю в вину потерю колоний, упадок армии и почти полное исчезновение флота. По сути, он упрекает его в неумении править, в сползании в пучину порока. 5 января 1757 года он узнает, что некто Дамьен ранил короля кинжалом. Казалось, что смерть монарха вопрос нескольких часов, в крайнем случае, дней. Время тянулось медленно, но король был все еще жив. Жак Эбер от всей души надеялся, что с восшествием на престол Людовика Фердинанда Франция возродится и все былые бедствия — расточительство, взяточничество, войны — сами собой закончатся. Эта блестящая перспектива вновь вызвала у шестидесятичетырехлетнего Жака Эбера желание иметь детей, и теперь каждый вечер, сразу после ужина, он уводил жену в спальню и прилагал все старания к тому, чтобы она забеременела. Первая жена не смогла подарить ему наследника, вторая родила девочку, умершую вскоре после рождения. Он не желал верить в дурную судьбу — он хотел сына. Так появился на свет Жак-Рене Эбер; один из главных головорезов Французской революции был обязан своим рождением убийце короля. Но Людовик XV не умер — рана оказалась не опаснее булавочного укола, как сказал Вольтер, и порочный монарх лишь воспользовался ею, чтобы сокрушить своих врагов.

Он вызвал исповедника и попросил соборования, что и было проделано в пять или шесть приемов. Затем потребовал к себе дофина и велел ему председательствовать в суде над преступником. Парижский парламент приговорил Дамьена к публичному покаянию перед главным входом в Парижский собор, куда его привезли на двухколесной телеге, в одной рубашке, с зажженной двухфунтовой[3]свечой в руках. Стоя на коленях, он объявил, что совершил отвратительное и гнусное деяние, сходное с отцеубийством, ранив короля в правый бок, за что он просит прощения у Бога, Короля и Правосудия. Потом на той же самой телеге он был отвезен на Гревскую площадь, где уже воздвигли эшафот. Правую руку Дамьена, сжимавшую нож, которым преступник нанес удар, сожгли на медленном огне. Раскаленным железом ему истерзали грудь, руки и ноги и в раны залили расплавленный свинец, кипящее масло, смолу, воск и серу. Затем его тело было разорвано на части четырьмя лошадьми. Останки казненного Дамьена сожгли, и пепел был развеян по ветру.

Эта жестокая казнь дискредитировала короля. Людовик Возлюбленный превратился в Людовика-Тирана.

С тех пор каждый год 28 марта семья Эберов поминала казненного Дамьена. Все собирались за столом, и, когда приносили жаркое, старый Эбер говорил, занося над блюдом нож: «Эх, Дамьен, тебе бы ударить посильней! Или взять нож подлиннее!» И, подкрепляя слова жестом, вонзал нож в мясо, словно в сердце ненавистного монарха, — на глазах жены, двух дочерей и сына.

— От твоего рассказа у меня проснулся аппетит, — заметил Мартен.

— Тогда пойдем обедать.

~ ~ ~

Они оказались единственными посетителями славящегося своей кухней ресторана. Внутри заведения стоял ледяной холод. В фальшивом камине был включен электрообогреватель, с потолка свисали грубые люстры в форме коромысел. Анри отмечал все признаки запустения с безжалостностью истинного парижанина.

Они заказали знаменитые эскалопы в сливочном соусе, попросив полить их зажженным кальвадосом — втайне рассчитывая, что это поможет немного согреться.

Карта вин свидетельствовала о блистательном прошлом заведения, но из-за сырости в погребе надписи на бутылочных этикетках совсем расплылись. Невозможно было понять, какое вино они собираются пить, так что пришлось поверить хозяину на слово.

— В этой дегустации вслепую есть что-то захватывающее, — заметил Анри. — Но, как бы то ни было, это бургундское — вино королей. Так, на чем мы остановились?

— На том, что старый Эбер ненавидел Людовика XV.

— Да. Наихудшим преступлением короля он считал изгнание из Франции иезуитов. Жак Эбер обучался в иезуитском колледже в Алансоне, так же как его отец — в подобном колледже в Гренобле, и очень хотел, чтобы и его собственный сын Жак-Рене получил такую же выучку. Иезуиты привили Жаку Эберу вкус к труду и почтение к иерархии, но также дух противоречия и чувство юмора. Они сделали его образованным, как он говорил, и при этом не грешил против истины: Франция иезуитов была настоящим садом, где процветали знания. Иезуиты вытащили страну из неграмотности и воспитали нацию интеллектуалов. Даже английские путешественники это отмечали: «Дети, женщины и старики, кучера, рабочие за обедом, маркиз на прогулке, все французы держат под мышкой книгу или газету». Не помню, кто из англичан это написал, но с уверенностью могу сказать одно: после изгнания иезуитов все рухнуло. По сути, это открыло путь Революции.

— Кажется, ты говорил, что корни всех революций уходят в насилие.

— Но изгнание иезуитов и было насилием в чистом виде! В 1766 году, в разгар гонений, Талейрану было двенадцать лет, Сийесу — восемнадцать, Эберу — девять и столько же Робеспьеру и Барнаву. Иезуитов прогнали из всех колледжей, из всех университетов. Они уезжали в Англию и Голландию, оставляя образование в руках Руссо и Ланжюине, этих неудавшихся семинаристов… Ты наверняка не знаешь, кто такой Ланжюине. Никто не знает о его первой книге, называвшейся «Совершенный монарх». Сейчас ее не найти даже в подвалах Национальной библиотеки… Без лишнего хвастовства скажу, что я один из немногих, кто ее прочел. Правда, я не знаю, какие именно отрывки фигурировали в материалах судебного процесса. Эта книга, напечатанная в Лозанне в 1774 году, была самым настоящим призывом к гражданской войне. Если вкратце, она объясняла, что нужно истребить всех тиранов, это долг народа — ужасный, кровавый, но открывающий путь к свободе. За двадцать пять лет до Революции это уже было достаточно хорошо принято. Но я думаю, не он первый писал такие вещи. В этой области не было первооткрывателей, не было предвестников.

Ланжюине был осужден, его книга публично сожжена на площади, издательство закрыто, но это не могло ничему помешать — зло уже свершилось. Если уж писатель, такой как Ланжюине, который был в то время директором колледжа, заговорил о необходимости гражданской войны и убийства монархов, что тут можно было сделать?

Уезжая, иезуиты оставили образование в руках тех безумцев, которые сформировали поколение адвокатов, журналистов и депутатов, впоследствии возглавивших Революцию. Есть много общего между изгнанием иезуитов в 1760 году и введением закона о светском образовании в 1880-м: сторонники Республики проповедовали патриотизм и германофобию, готовя таким образом почву для Первой мировой войны… Тридцати лет оказалось достаточно, чтобы сформировать нацию вояк, рвущихся в бой.

Как почти всегда и бывает, идеологи резни благополучно этой резни избежали. Ланжюине не стал исключением. В период Революции он был депутатом Конвента. Любопытно, что он, с такой легкостью рубивший головы тиранам на бумаге, заколебался относительно смертного приговора Людовику XVI. Типичный случай. Ланжюине удалось избежать робеспьеровских чисток, позже, при Наполеоне, он получил орден Почетного легиона, а при Людовике XVIII стал пэром Франции. Так что Талейран был не единственным политиком, виртуозно сумевшим удержаться при всех режимах… Впрочем, оставим, наш фильм не о Ланжюине, это просто к слову… Вернемся к Жаку Эберу. Он хотел, чтобы его сын стал адвокатом. Сначала адвокатом, потом судьей, а может статься, в случае удачной женитьбы, и председателем судебной палаты. Это вполне совпадало с желаниями самого Жака-Рене. Он мечтал об этом с восьми лет. Он наряжался в отцовскую горностаевую мантию и, стоя в одиночестве посреди комнаты, произносил речи, тексты которых лежали у отца на столе: о политической ситуации, Людовике XV, англичанах. В девять лет он уже думал о том дне, когда выйдет из университета с дипломом, о том, с каким одобрением посмотрит на него отец. А отцом он восхищался превыше всего, буквально его боготворил; отец в его иерархии занимал место сразу после Бога и служил образцом состоявшегося человека, воплощением благополучия и силы. Жак-Рене чувствовал, что отец грозен с другими, а с ним — ласков, и проводил рядом с этим огромным, таким надежным человеком все вечера — до тех пор пока в один из этих вечеров, за ужином, гигант внезапно не рухнул на пол и почти сразу же умер.