Книга Отчаяние - Владимир Набоков

«Как это к вам…?» — спросил я со смeхом. Она не сразу поняла, а поняв отвeтила:

«Это сдeлала моя племянница. Недавно умерла».

Что за дичь, — подумал я. — Вeдь нeчто очень похожее, если не точь-в-точь такое, я видeл у него, — что за дичь…

«Ладно, ладно, — сказал я вслух. — Дайте мнe…» — назвал сорт, который курю, заплатил и вышел.

Двадцать минут шестого.

Не смeя еще вернуться на урочное мeсто, давая еще время судьбe перемeнить программу, еще ничего не чувствуя, ни досады, ни облегчения, я довольно долго шел по улицe, удаляясь от памятника, — и все останавливался, пытаясь закурить, — вeтер вырывал у меня огонь, наконец я забился в подъeзд, надул вeтер, — какой каламбур! И стоя в подъeздe, и смотря на двух дeвочек, игравших возлe, по очереди бросавших стеклянный шарик с радужной искрой внутри, а то — на корточках — подвигавших его пальцем, а то еще — сжимавших его между носками и подпрыгивавших, — все для того, чтобы он попал в лунку, выдавленную в землe под березой с раздвоенным стволом, — смотря на эту сосредоточенную, безмолвную, кропотливую игру, я почему-то подумал, что Феликс придти не может по той простой причинe, что я сам выдумал его, что создан он моей фантазией, жадной до отражений, повторений, масок, — и что мое присутствие здeсь, в этом захолустном городкe, нелeпо и даже чудовищно.

Вспоминаю теперь оный городок, — и вот я в странном смущении: приводить ли еще примeры тeх его подробностей, которые неприятнeйшим образом перекликались с подробностями, гдe-то и когда-то видeнными мной? Мнe даже кажется, что он был построен из каких-то отбросов моего прошлого, ибо я находил в нем вещи, совершенно замeчательные по жуткой и необъяснимой близости ко мнe: приземистый, блeдно-голубой домишко, двойник которого я видeл на Охтe, лавку старьевщика, гдe висeли костюмы знакомых мнe покойников, тот же номер фонаря (всегда замeчаю номера фонарей), как на стоявшем перед домом, гдe я жил в Москвe, и рядом с ним — такая же голая береза, в таком же чугунном корсетe и с тeм же раздвоением ствола (поэтому я и посмотрeл на номер). Можно было бы привести еще много примeров — иные из них такие тонкие, такие — я бы сказал — отвлеченно личные, что читателю — о котором я, как нянька, забочусь — они были бы непонятны. Да и кромe того я несовсeм увeрен в исключительности сих явлений. Всякому человeку, одаренному повышенной примeтливостью, знакомы эти анонимные пересказы из его прошлого, эти будто бы невинные сочетания деталей, мерзко отдающие плагиатом. Оставим их на совeсти судьбы и вернемся, с замиранием сердца, с тоской и неохотой, к памятнику в концe бульвара.

Старик доeл виноград и ушел, женщину, умиравшую от водянки, укатили, — никого не было, кромe одного человeка, который сидeл как раз на той скамейкe, гдe я сам давеча сидeл, и, слегка поддавшись вперед, расставив колeни, кормил крошками воробьев. Его палка, небрежно прислоненная к сидeнию скамьи, медленно пришла в движение в тот миг, как я ее замeтил, — она поeхала и упала на гравий. Воробьи вспорхнули, описали дугу, размeстились на окрестных кустах. Я почувствовал, что человeк обернулся ко мнe…

Да, читатель, ты не ошибся.

ГЛАВА V

Глядя в землю, я лeвой рукой пожал его правую руку, одновременно поднял его упавшую палку и сeл рядом с ним на скамью.

«Ты опоздал», — сказал я, не глядя на него.

Он засмeялся. Все еще не глядя, я расстегнул пальто, снял шляпу, провел ладонью по головe, — мнe почему-то стало жарко.

«Я вас сразу узнал», — сказал он льстивым, глупо-заговорщичьим тоном.

Теперь я смотрeл на палку, оказавшуюся у меня в руках: это была толстая, загорeвшая палка, липовая, с глазком в одном мeстe и со тщательно выжженным именем владeльца — Феликс такой-то, — а под этим — год и название деревни. Я отложил ее, подумав мельком, что он, мошенник, пришел пeшком.

Рeшившись наконец, я повернулся к нему. Но посмотрeл на его лицо не сразу; я начал с ног, как бывает в кинематографe, когда форсит оператор. Сперва: пыльные башмачища, толстые носки, плохо подтянутые; затeм — лоснящиеся синие штаны (тогда были плисовые, — вeроятно, сгнили) и рука, держащая сухой хлeбец. Затeм — синий пиджак и под ним вязаный жилет дикого цвeта. Еще выше — знакомый воротничок, теперь сравнительно чистый. Тут я остановился. Оставить его без головы, или продолжать его строить? Прикрывшись рукой, я сквозь пальцы посмотрeл на его лицо.

На мгновение мнe подумалось, что все прежнее было обманом, галлюцинацией, что никакой он не двойник мой, этот дурень, поднявший брови, выжидательно осклабившийся, еще не совсeм знавший, какое выражение принять, — отсюда: на всякий случай поднятые брови. На мгновение, говорю я, он мнe показался так же на меня похожим, как был бы похож первый встрeчный. Но вернулись успокоившиеся воробьи, один запрыгал совсeм близко, и это отвлекло его внимание, черты его встали по своим мeстам, и я вновь увидeл чудо, явившееся мнe пять мeсяцев тому назад.

Он кинул воробьям горсть крошек. Один из них суетливо клюнул, крошка подскочила, ее схватил другой и улетeл. Феликс опять повернулся ко мнe с выражением ожидания и готовности.

«Вон тому не попало», — сказал я, указав пальцем на воробья, который стоял в сторонe, беспомощно хлопая клювом.

«Молод, — замeтил Феликс. — Видите, еще хвоста почти нeт. Люблю птичек», — добавил он с приторной ужимкой.

«Ты на войнe побывал?» — спросил я и нeсколько раз сряду прочистил горло, — голос был хриплый.

«Да, — отвeтил он, — а что?»

«Так, ничего. Здорово боялся, что убьют, — правда?»

Он подмигнул и проговорил загадочно:

«У всякой мыши — свой дом, но не всякая мышь выходит оттуда».

Я уже успeл замeтить, что он любит пошлые прибаутки, в рифму; не стоило ломать себe голову над тeм, какую собственно мысль он желал выразить.

«Все. Больше нeту, — обратился он вскользь к воробьям. — Бeлок тоже люблю (опять подмигнул). Хорошо, когда в лeсу много бeлок. Я люблю их за то, что они против помeщиков. Вот кроты — тоже».

«А воробьи? — спросил я ласково. — Они как — против?»

«Воробей среди птиц нищий, — самый что ни на есть нищий. Нищий», — повторил он еще раз. Он видимо считал себя необыкновенно рассудительным и смeтливым парнем. Впрочем, он был не просто дурак, а дурак-меланхолик. Улыбка у него выходила скучная, — противно было смотрeть. И все же я смотрeл с жадностью. Меня весьма занимало, как наше диковинное сходство нарушалось его случайными ужимками. Доживи он до старости, — подумал я, — сходство совсeм пропадет, а сейчас оно в полном расцвeтe.

Герман (игриво): «Ты, я вижу, философ».

Он как будто слегка обидeлся. «Философия — выдумка богачей, — возразил он с глубоким убeждением. — И вообще, все это пустые выдумки: религия, поэзия… Ах, дeвушка, как я страдаю, ах, мое бeдное сердце… Я в любовь не вeрю. Вот дружба — другое дeло. Дружба и музыка».