Книга Голубая звезда - Жюльетта Бенцони

– Ты не собираешься обращаться в полицию?

Морозини достал сигарету, закурил и выпустил несколько больших клубов дыма, прежде чем ответить:

– Нет. Боюсь, что наши улики покажутся ей немного легковесными...

– А украденная драгоценность, по-твоему, мелочь?

– Нет никаких доказательств, подтверждающих кражу. Всегда можно сослаться на то, что моя мать продала сапфир, не поставив нотариуса в известность. Камень был ее собственностью, и она могла распоряжаться им по своему усмотрению. Для полицейских убедительным было бы одно: вскрытие... а я не могу на это решиться. Не хочу, чтобы нарушали ее покой и разрезали тело... О, нет, даже мысль об этом непереносима! – воскликнул он.

– Я могу тебя понять. Тем не менее ты наверняка хочешь узнать, кто убийца?

– В этом-то ты можешь быть уверен, но я предпочел бы найти его сам. Если отравитель поверит, что совершил идеальное преступление, не оставив следов, он будет меньше опасаться...

– Но почему же отравитель, а не отравительница? Яд – оружие женщины.

– Возможно. Во всяком случае, он или она ослабит бдительность. К тому же рано или поздно сапфир объявится. Ведь это роскошная драгоценность, и, если такой камень попадет в руки женщины, она не сможет устоять перед искушением покрасоваться, надев его на себя. Да, я уверен в том, что найду его, сапфир приведет меня к преступнику... и в этот день...

– Ты намерен сам совершить правосудие?

– Без тени колебаний! Благодарю за помощь, Франко. Буду держать тебя в курсе...

Вернувшись домой, Альдо увел Дзаккарию в свою спальню якобы для того, чтобы тот помог ему сменить костюм. Сообщение о том, что только что узнал хозяин, явилось тяжелым ударом для верного слуги. Он сразу утратил свою олимпийскую невозмутимость, не смог сдержать слез, но Морозини тут же спохватился и попытался успокоить его:

– Во имя Неба, возьми себя в руки! Если Чечина заметит, что ты плакал, вопросам не будет конца, а я не хочу, чтобы она знала…

– Вы правы, так будет лучше. Но имеете ли вы хоть какое-то представление о том, кто мог это сделать?

– Ни малейшего, и здесь мне необходима твоя помощь. С кем встречалась матушка в последнее время?..

Дзаккария напряг свою память и в итоге заявил, что ничего необычного не заметил. Он перебрал по именам нескольких старых венецианских друзей, с которыми княгиня Изабелла играла в карты или шахматы, либо говорила о музыке и живописи. В конце лета к ней обычно приезжала маркиза де Соммьер, которая была ее крестной матерью и двоюродной тетушкой: семидесятилетняя, чрезвычайно строгая дама в течение года, не считая трех зимних месяцев, которые проводила в своем парижском особняке, посещала то фамильный замок, то усадьбу друзей в сопровождении дальней родственницы, увядающей девицы, практически доведенной до рабского состояния, но ни за что на свете не отказавшейся бы от этой вполне беззаботной жизни. Со своей стороны, маркиза, может быть, долго и не выдержала бы присутствие этой фальшивой до мозга костей и льстивой старой девы, если бы она не обладала чутьем охотничьей собаки, «вынюхивающей» сплетни, кривотолки и намеки на скандал, которые забавляли почтенную старую даму между двумя бокалами шампанского, являвшегося ее маленькой слабостью. Подозревать смешную парочку было никак невозможно: госпожа де Соммьер обожала свою крестницу и баловала ее по-прежнему, как и в те времена, когда та была совсем маленькой девочкой.

– О! – воскликнул вдруг Дзаккария. – К нам приезжал также лорд Килренен!

– Господи! Откуда он появился?

– Из Индии или из более дальних краев. Не знаю...

Старый морской волк был привязан к своему судну сильнее, чем к земле предков; этот человечек не выше ста шестидесяти сантиметров ростом проводил на яхте «Роберт Брюс» значительно больше дней своей жизни, нежели в своем шотландском замке. За этим неисправимым эгоистом водилась единственная слабость: почти религиозное преклонение перед донной Изабеллой. Узнав, что она овдовела, он тут же примчался, чтобы сложить к ее ногам свое древнее имя, яхту и миллионы, но мать Альдо не могла вычеркнуть из сердца память о муже, которого поклялась любить до последнего часа.

– Жизнь, как и платья, не стоит перекраивать, – говорила она. – Их, пожалуй, и можно надеть после этого, но печати творческого гения уже не останется...

Влюбленный сильнее, чем готов был это признать, сэр Эндрю воспринял отказ как должное, но не смирился с поражением и каждые два года, как верный рыцарь, возвращался, чтобы с почтением преклонить колени перед дамой сердца, обратив к ней свои мольбы, приукрашенные огромным букетом цветов и корзиной редких пряностей, доставлявших необыкновенную радость Чечине. Сэр Эндрю знал, что Изабелла не приняла бы ничего другого...

Этот человек также был вне подозрений.

Перечень Дзаккарии заканчивался супружеской парой друзей-румын, приехавших крестить ребенка.

– Чем больше я об этом думаю, тем меньше понимаю, – вздохнул Дзаккария. – Ни на кого нельзя подумать, однако тот, кто совершил это мерзкое преступление, должно быть, хорошо знал нашу княгиню и даже имел доступ в ее комнату.

– А врач, лечивший ее после того, как прежний слег?

– Доктор Личчи? С тем же успехом можно заподозрить Чечину или меня. Этот молодой человек просто святой. Для него деньги имеют смысл только тогда, когда ими можно воспользоваться, чтобы помочь больным. Личчи – врач бедняков, и он гораздо чаще сам оставляет купюру на краешке стола, нежели требует плату за лечение. Госпожа княгиня очень любила доктора и часто в делах благотворительности прибегала к его услугам...

Альдо решил на время оставить вопрос открытым. Теперь надо было нанести визит кузине Адриане, последней из тех, кто видел живой донну Изабеллу. Нет, по поводу кузины у него не возникало никаких сомнений: она всегда была его другом, почти сестрой, и Морозини уже упрекал себя за то, что не предупредил ее о своем возвращении. Адриана была так же умна, как красива, и очень любила свою тетю Изабеллу; может быть, она хранила в памяти какую-то деталь, которая сможет направить его поиски в нужное русло.

– Отвези меня к графине Орсеоло, – сказал Альдо гондольеру, – но плыви вдоль Дворцовой набережной, я еще не поприветствовал Сан-Марко, хотя должен был с этого начать.

Дзиан улыбнулся и концом длинного весла оттолкнулся от покрытых зеленью ступеней, чтобы лодка отплыла от берега. Альдо устроился на сиденье, укутавшись в пальто. На воде было прохладно. Уже наступила зима, и погода предпочла робкому утреннему солнцу серый туман, на весь день окутавший город.

Над тихой водой прозвучало эхо скрипки, настраивающейся на мелодию вальса, и вернувшийся домой венецианец улыбнулся, усмотрев в этом определенный символ: разве не естественно, что Венеция, чья древняя красота и беспечная душа служили ей защитой в годы лихолетья, первый взмах своей волшебной палочки обратила к оркестру великолепной жизни, которая, конечно, только и ждет, чтобы возродиться...