Книга Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

— Интересное кино. А кто же это?

— Да откуда я знаю! Я просто пишу письма для людей, мне не нужно никаких романов, понимаете? Ни в купальниках, ни без купальников!

— Ну-ну-ну, зачем так нервничать? Ты увидишь меня и поймешь, что я тебе была нужна. Что ты ждал только меня. Всю жизнь! — из трубки повеяло придыханием романса, женщина прижимала бывшего преподавателя к стенке своим голосом, словно пышным бюстом.

— Простите, у меня… у меня… у меня сейчас кое-что выкипит, — взвизгнул Стемнин и бросил трубку.

7

С Петром Назаровичем договорились встретиться в восемь. Стемнин перечитал черновик письма и исправил концовку. Получилось короче, словно речь обрывалась силой чувств.

На «Кропоткинской» сумрачно и пусто. На этой станции метро никогда не бывает много народу. И ни одного эскалатора. Когда Стемнин был маленький, он считал, что метро без эскалаторов — обман и подделка. Примерно с тем же недоверием он относился к открытым участкам, где поезд выбегал из-под земли и ехал как обычная электричка или даже трамвай.

Если ты метро — держись под землей. В детстве Стемнин думал, что на такой глубине обязательно должны быть всякие драгоценные минералы. Поездка рядом с инкрустированными в толщу горных пород разноцветными кристаллами завораживала. Кроме того, на поверхности поезд никогда не грохотал с огромной скоростью, как в тоннеле, а просто неторопливо бежал, это тоже было неправильно.

Петр Назарович опаздывал. Но Стемнин не волновался. За таким письмом нельзя не приехать. Наконец тот вышел из вагона, красный, недовольный. Поднявшись наверх, они пошли по Гоголевскому бульвару. На вопрос о том, как дела, Петр отмахнулся.

Увидев пустую скамейку, Стемнин предложил остановиться и сесть.

— Не спросил, сколько буду должен, — сухо сообщил Петр.

— Э… Сто рублей за собеседование. И триста за письмо.

— Что еще за собеседование?

— Собеседование — это то, что было в прошлый раз, — отвечал Стемнин, чувствуя, что лицо его пылает.

— О как! — произнес Петр Назарович не без яда. Он достал из внутреннего кармана потертый бумажник.

— Петр Назарович! Это вовсе не к спеху… не горит. Потом можно.

— Да чего «потом»! Ведь уже насобеседовались вроде.

Видимо, заказчик боялся, что деньги начисляются за разговор поминутно. Петр Назарович перелистал содержимое бумажника и протянул сотенную бумажку. Стемнин вынул из папки три листочка с текстом письма. Нацепив тяжелые очки, Петр Назарович впился в строки хищным взглядом. Читая, он шевелил губами. Показалось ли Стемнину, что на долю мгновения лицо читавшего посветлело и смягчилось? Петр Назарович оторвался от письма, глянул на оробевшего в ожидании Стемнина и, не произнеся ни слова, снова окунулся в чтение. Лицо его посуровело.

— А кто сказал, что я буду радоваться ее успехам? — неожиданно спросил Петр с вызовом.

— Но… Мы же с вами говорили… Вы же… Мы же договаривались.

— «Вы же… Мы же», — передразнил он.

— Знаете что, Петр Назарович, — Стемнин начинал злиться, — вы можете не одобрять мою работу. Но я предпочел бы… Я настаиваю на некотором уважении.

— А чего я сказал такого? — Клиент нимало не был смущен. — Обычное дело. Надо внести поправки.

— Но ведь это самая суть! Без этого ничего не выйдет! Если вы не примете новый образ вашей жены, она не станет с вами…

— Я хочу, чтобы это было не так сказано. Не так категорически.

— Вы о чем?

— Я о письме. Тут получается, я чуть не на все готов. А это не так! Черновик-то у тебя сохранился?

— Безусловно.

— А это я возьму. Дома перечитаю, может, еще какие соображения, так я позвоню. Можешь… Можете исправить к завтрашнему?

— Не знаю, — угрюмо буркнул Стемнин. — Попробую.

— Ну и хорошо. Хорошо. — Голос Петра Назаровича вдруг сделался солнечным; он аккуратно сложил драгоценные листки и спрятал во внутренний карман пиджака.

Попрощались. Стемнин, закипая на ходу, быстрым шагом несся в сторону Арбатской площади. «Хоть бы спасибо сказал». Стемнин вспомнил, как долго корпел над письмом. Этот Петр резкий, бестактный, лепит в лоб первое, что в голову приходит. Надо было и письмо написать в его манере. Например:

«Привет, старушенция!

Сообрази своей подушечкой для булавок: работа тебе нужна, как косилке клавиши. От твоих нарядов глаза выпадают. Вороны засматриваются, аж на столбы башкой набегают. Возвращайся ко мне, старушка! Покумекай да пойми, седина тебе в шиньон, остальные еще похуже меня будут.

Целую, Петя».

Прохожие оглядывались, видя долговязую фигуру, несущуюся по бульвару в сторону памятника Гоголю, единственному, кто не пожелал оглянуться.

Небо быстро потемнело и придвинулось к крышам. Раздался гром — такой мягкий, будто камни, которые скатывались с горы, были обшиты бархатом. Ливень, начавшийся после первых раскатов, не падал на город, но бил по земле, таскал бульвары за волосы, гнался за машинами. За водой сверху полетел лед. «Так, так, я согласен», — думал Стемнин, которому начинающийся ураган казался сочувственным аккомпанементом, точно на всем белом свете только погода была с ним заодно. В метро он улыбался, глядя, как вода капает с прилипших рукавов. Идя к дому, он яростно радовался хлеставшему дождю, как товарищу, идущему с ним в атаку плечо к плечу.

Наутро дорожка во дворе была перегорожена рухнувшим тополем, успевшим подстелить в падении половину своих листьев. Листья блестели грозовой водой и жизнью. По радио сказали, что в городе погибло пять человек и что молния ударила в Останкинскую башню.

Петр Назарович больше не звонил, а его номера у Стемнина не было. Он еще дважды переписывал письмо, казня себя за придуманную несдержанность в разговоре. Отправил по почте еще один — последний — купон. После нескольких дней мучительного ожидания он понял, что письмо, которое его заказчик унес с собой, было вполне удовлетворительно. Трюк с поправками был нужен Петру Назаровичу только для того, чтобы сэкономить.

Итак, за три недели бывший преподаватель заработал четыреста рублей, из которых триста ему не заплатили и никогда не заплатят. «Письмоводитель-виртуоз, — презрительно думал Стемнин. — Бизнес-романтик… Хотел зарабатывать сочувствием? Не те времена. Почта закрывается на санитарный час. Точнее, на санитарную вечность».

Сдвинув брови, он сгреб со стола «паркер», блокнот, пачку почтовой бумаги, сложил писчие принадлежности в ту самую солидную кожаную папку, которая побывала в деле всего один раз, да и то неудачно, зашвырнул ее на антресоли и с мстительным треском захлопнул перекошенные от страха дверцы.

Стемнин чувствовал потребность наказать себя. Мало было просто опуститься на землю, нужно было броситься на нее вниз головой со всего маху. Поэтому он позвонил в издательство «Карма» и, узнав, что заунывная вакансия корректора все еще открыта, договорился о том, что его примут на испытательный срок. Назначив себе эту епитимью, бывший преподаватель успокоился.