Книга Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье - Людмила Лаврова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как вы выдержали все это? Столько проблем и столько… боли…
– Это не моя заслуга. Знаете, с некоторых пор я уверена, что ангелы существуют. И они бывают очень разными. У меня, например, их много. Все они мои хранители.
– Правда?
– Да! И у них есть предводитель. Грозный такой, сильный. Бескомпромиссный. Хотя с виду – милейший человек. Он считает, что все люди – добрые. Нужно только напоминать им об этом иногда, когда они забывают.
– Как зовут его?
– Иваныч. Иван Иванович Крапивин. Мой персональный ангел. Мой и Максима. Да, Макс?
Максим обернется, щурясь на солнышке, с трудом поднимется со скамейки и подмигнет маленькой девчонке, которая будет словно сорока трещать без умолку.
– Да, мам! Скажи, а можно я с Соней немного прогуляюсь? Мы недалеко!
Елена тронет за руку мать девочки, испуганно вздрогнувшую от этих слов, и улыбнется:
– Конечно… А нам с вами можно? Мы не помешаем?
– Ладно! Давайте! Мороженого на всех хватит!
И еще в одной семье станет чуть тише.
И там поселится, крошечная пока, надежда.
Но не надо бояться.
Ведь стоит дать ей волю и немного помочь, и она начнет расти не по дням, а по часам, меняя жизнь тех, кто приютит ее у себя. И пусть ожидания не всегда совпадут с реальностью, этой крохе поначалу будет довольно и того, что в доме снова зазвучит смех, а беда, сердито нахохлившись, посидит в уголке, наблюдая за этим безобразием, а потом уметется восвояси, хлопнув на прощание дверью. Но люди этого уже не услышат. Они будут прислушиваться совсем к другому звуку.
И этот звук, легкий, едва слышный, со временем окрепнет, зазвучит переливами хрустального колокольчика, и надежда сделает шажок, потом другой, и, спустя какое-то время, все-таки закружится в танце, повторяя движения за маленькой девочкой, за которую так отчаянно будет просить судьбу Максим.
– Что тебе стоит? Ну пожалуйста! Еще один билетик… Мне же ты помогла?!
И судьба, поразмыслив, выполнит просьбу этого настырного мальчишки.
Почему?
Отчета она никому не даст. Просто пороется в своей корзинке, свернет еще один бумажный самолетик и запустит его в небо, напевая что – то себе под нос. А потом зашагает дальше по тропинке, заметая воланами новой нарядной юбки, и гадая, кому бы еще отмерить толику счастья…
Иваныч
– Иваныч! Старый хрыч! Хватит только о себе думать! Бог велел делиться! А ты целую бутылку, да в одно лицо! Это справедливо по-твоему?
Тимофей грустно балагурил, раскладывая на столе нехитрую закуску и поглядывая на своего приятеля.
Иван на шутки внимания не обращал. Он сидел у стола, крутя в руках полупустой уже стакан, и даже не пытался участвовать в разговоре.
На душе был полный раздрай. Неделю назад он попрощался с Катей и теперь не мог понять, как же жить дальше.
Катенька, Катюша, Катерина…
Сколько лет они прожили вместе? Двадцать? Да, двадцать с гаком… Много это или мало? Наверное, как посмотреть…
Память стерла подробности, оставив почему-то то, что было незначительным и ненужным. Убрала, припрятала по сундукам хорошее.
Удивительно, куда что девается?
Хотя… Сколько его было, хорошего-то?
Иваныч вздохнул, аккуратно поставил стакан на стол и отодвинул от себя бутылку.
– Ты чего это? Не будешь больше? Нет, Иваныч, так не пойдет! Поминать надо как положено! Она тебе все-таки жена, а не чужая тетка!
Тимофей оставил свое занятие и присел к столу.
На маленькой, тесной кухоньке места было мало, но им с Иваном хватало. От прежнего порядка, заведенного Катериной, уже почти ничего не осталось. В раковине громоздилась грязная посуда, а цветы на подоконнике поникли, словно отдавая последнюю дань уважения той, что так любила их.
– Вань, ты бы повинился, что ли? Оно бы и полегчало. – Тимофей поставил полный стакан перед приятелем.
– Убери… Не хочу больше!
– Эва как! А когда Катя жива была – не отказывался…
– Не капай, Тимофей! Все ты знаешь! Сволочью я был… И порядочной… А Катя терпела…
– Так баба она, Иваныч! Ей сам Бог велел терпеть!
– Глупости не говори! – Иван помрачнел еще больше и угрюмо глянул на своего соседа и давнего собутыльника. – Что Бог ей велел – про то мне неведомо. А вот, что я про себя понимать должен был – это знаю…
– И что же?
– А то, что не человек я, а человечишко… Беспутный, пустой, как вот эта банка из-под огурцов. Ничего во мне хорошего нет…
– И не было? – Тимофей прищурился, но бутылку от Ивана отодвинул, заменив ее на бутерброд с «докторской».
– Не знаю, Тимофей. Может, когда и было, да только забыл я об этом давным-давно… Катя, вот, помнила…
– А что она про тебя помнить могла, если вы познакомились с ней, когда ты в наш город переехал?
– А ты не знаешь? Не тогда мы друг друга узнали-то. Давно знакомы были. Еще с того времени, как я кораблики в луже пускал, а Катя со сбитыми коленками бегала…
– Постой! Это что же получается? Ты мне врал? Я думал, что вы с Катей знакомы столько, сколько прожили. Вы же сразу съехались, как только познакомились. Вот я и думал…
– Почему врал? Ты не спрашивал.
– Надо же… А я о ней не очень хорошо думал…
– Почему?
– Потому, что сошлась с тобой быстро. До этого жила тихо – скромно, с пацаном своим, никого к себе не водила, а тут – здрасте-пожалуйста! Муж! Кто такой? Откуда взялся? Никто не знал. Решили, что она на тебе от тоски повисла. Шутка ли – столько лет одна, да еще с ребенком? Все знали, что ты сидел. А какая порядочная женщина за сидельца замуж пойдет? Кому оно надо?
– Прав ты. Никому… Катя единственная была, кто меня понял и принял… А я ей вот так отплатил…
– Как?
– А то ты не знаешь? С тобой ведь пили!
– Как будто я тебя силком поил! Ты, Иваныч, говори, да не заговаривайся!
– Это не тебе претензия. Себя ругаю… Нет мне прощения за то, что такую женщину потерял…
– Каждому свой срок, Иваныч! Не вини себя так уж… В одном только ты прав – Катя твоя редкой красоты человеком была… Ты бы это… Рассказал бы про нее, что ли? Помянем ее не стопкой, а словом. Мать моя говорила, что поминки живым нужны. И вовсе не
