Книга Опасный попутчик - Сергей Иванович Зверев

самого координатора.

Ох, как мне хотелось увидеть координатора лично. Поздороваться, потрепаться за жизнь. Но пока что это отдаленная перспектива. Пока что мы будем общаться вот так, за глаза, через шифровочки. Такое положение вещей настоящего эмиссара нисколько не должно трогать, но внедренного под его личиной чекиста в моем лице просто бесило.

Ладно, ничего не поделаешь. Не нами все устроено, но нам все ломать. Пусть не сразу, а шаг за шагом. Но сломаем всю эту сеть непременно. А прям сейчас мне предстоит получить от координатора-резидента первую весточку.

Утро туманное. Хотя уже и не раннее. Что хорошо, когда при внедрении предоставлен сам себе — никакой тебе служебной дисциплины. Не надо в отчаянье долбить с утра ладонью по зловредному будильнику, звонящему обязательно в самый сладкий момент сна. Не нужно шататься тенью по дому — от зубной щетки к примусу с железной чашкой с цикорием. И, натянув на автомате сапоги и пальто, в очумелом состоянии не надо плестись до работы, падать за свой рабочий стол, пытаясь понять, что ждет сегодня от меня родное ведомство. Как модно говорить с недавних времен — я сова. Мне по душе ночной образ жизни. Утром я нетранспортабелен и некоммуникабелен.

Отсыпаюсь я в тесной комнатенке длинного двухэтажного барака. Он разделен на микроскопичные, как спичечные коробки, помещения хлипкими дощатыми стенками, почти не задерживающими звуки. Вот и сейчас за стеной супружеская пара меряется такими отборными матюками, что аж заслушаешься. Я постучал по стенке, прикрикнув:

— Мне все слышно, товарищи!

Матюгальщики вежливо затихли. Вот так и живем, как в птичнике, — все кудахчат, пищат и ругаются. Но к этому привыкаешь быстро.

Комнату для меня, командировочного, выделили стараниями артели «Революционный ткач». Туда я прибыл, как откомандированный от «Севснабсбыттекстиля» — организации, затерявшейся в окрестностях Архангельска. Наработка по данному оперативному прикрытию была не наша. Все это преподнес нам на блюдечке с голубой каемочкой арестованный Француз, вдруг резко раскаявшийся и преисполнившийся желанием помочь органам охраны завоеваний революции. Пел он с готовностью о мельчайших деталях своей антисоветской деятельности. И проявлял воистину братскую заботу о моей безопасности во время внедрения. Подозреваю, что раскаянье тут ни при чем. Просто ему намекнули — если что будет со мной не так, значит, он во всем и виноват. И конец его будет страшен, в назидание грядущим поколениям хитрецов и предателей. Он проникся.

И командировка от «Севснабсбыттекстиля», и документы от этой конторы, которые я привез в потертом кожаном портфеле, были подлинными. И числился я в штатах как приглашенный специалист. И должен был навести мосты по настоящим поставкам, подписать кучу подлинных документов, так что, можно сказать, я еще и трудился на благо советского народного хозяйства.

Э, расслабился я что-то, пора и поработать. Натянув свое тяжелое и неудобное зимнее оснащение — пальто, шапку, галоши, — я отправился по своим тайным и явным делам, которых накопилось предостаточно.

На крыльце меня обдало холодным ветром. Я поежился. Поздоровался с сидящими на корточках и смолящими вдвоем одну папиросу соседями. Они, как всегда, уважительно оглядели меня. Точнее, мой шикарный наряд, просчитывая, как хорошо можно было бы разжиться, отжав у фраера богатые вещички. Но ребята с понятиями, для них существует правило: где живешь, там не бузишь. И я для них, поскольку проживаю в их ареале обитания, уже как бы где-то и свой. Поэтому они даже привстали, чинно поздоровавшись:

— Наше вам с кисточкой.

— И вам не хворать, добрые соседи.

У одного «доброго соседа» под глазом сиял налившийся фингал — это его вчера ухари с общежития «Мосжилстроя» приголубили, когда территорию делили — кому куда можно ходить и куда нельзя. Ну а что, защита рубежей — дело благородное. И синяк он носил гордо, как медаль.

Постояв на скрипучем крыльце, я огляделся. Пейзаж вокруг был явно не белокаменный, столично-парадный, а все больше деревянный и затрапезный. Но ведь основная часть населения столицы живет не около Кремля и в Доме на набережной, а вот в таких районах, вдоль той же речки Яузы с мутными водами.

Эта часть Москвы славилась временным, наспех возведенным жильем для многократно вспухшего на дрожжах индустриализации пролетариата. Новые заводы требовали огромного количества рабочих рук. Вот и съезжались люди в столицу и из маленьких городков, и из деревень — как всегда, с надеждой на лучшее. Жилья хронически не хватало, даже дореволюционные заводские казармы были переполнены. Поэтому росли один за другим дощатые бараки общежитий. Гораздо реже, но все же постоянно и неустанно возводились аккуратные новостройки стандартных благоустроенных четырехэтажных домов.

С одной стороны передо мной городок «Метростроя». Эдакий оазис благоустроенности, где приличные деревянно-щитовые дома с удобствами, клуб, продовольственный магазин, в котором отоваривались только по метростроевским карточкам. С другой стороны приютилась пара новеньких кирпичных домов чулочной фабрики. А в остальном везде длинные непрезентабельные бараки «Мосжилстроя» и других подобных организаций. Да еще суконная фабрика неустанно сливала промышленные отходы прямо в Яузу, что ставило под вопрос пребывание в водной пучине всего живого.

Мои соседи центром местной цивилизации гордо считали Верблюжью Плешку. В этом комплексе барачных зданий проживал самый разношерстный люд — работяги, сомнительные личности и вообще незнамо кто. Здесь же находились цеха артели «Революционный ткач» и ее правление. И также всякие склады и развалины, к которым сейчас лежал мой путь.

Впрочем, далеко от барака мне отойти не удалось. Передо мной в обычной манере, как черт из табакерки, возник надзирающий за местной территорией комендант «жилого комплекса» — так назывались несколько жилых бараков на Верблюжьей Плешке. И он целенаправленно устремился в мою сторону.

Иосиф Липин собственной персоной, невысокий, с пышными усами. Короткий его тулупчик был перепоясан портупеей, на голове — треух. Взгляд какой-то оловянный, но беспокойно бегающий вокруг и все замечающий.

Удивительный человек. Куда ни пойдешь в этих местах — обязательно наткнешься на него. Такой типичный продукт канцелярской селекции. Невзрачный, вечно уныло насупленный. И страшно деловой, сующий нос во все, куда только тот пролазит. И куда не пролазит — все равно сует.

— Товарищ Хаецкий. Слышал, вас тут антиобщественный элемент задирал, — с места в карьер бросился он, подтвердив славу человека, без внимания которого по Верблюжьей Плешке даже комар не пролетит.

— Да какой задирал, — отмахнулся я. — Так, поговорили с товарищами о местных достопримечательностях и этнографии.

— Да, с графией у них все хорошо. Как на заборе слово неприличное писать — тут вся их графия!

Я хмыкнул в ответ:

— Точно подмечено.

— На то и поставлены… Ежели что, вы мне скажите, — продолжал