Книга Московские повести - Лев Эммануилович Разгон

оглушительно смеяться. Даже смеялся он с каким-то немецким акцентом... Но видно, что пришел секретарь факультета Лейст в благодушное настроение, что ему по сердцу эта профессорская компания, свежая икра, хорошее вино, это пышное и богатое московское застолье, столь непохожее на скаредность корпоративных праздников. И все сегодня милые и приятные, даже этот злой, неуживчивый Лебедев, кажется, тоже оттаял...

— Хорошо сегодня проходит университетский праздник, Петр Николаевич!.. Всего, всего хватает в нашем университете!..

— Науки только маловато, Эрнст Егорович. А так всего даже с избытком...

— Не могу вас понять, Петр Николаевич. Сколько же вам этой науки надо? Где вы видели больше? Даже в немецких университетах наукой занимаются не больше! Вы же не где-нибудь, а в Страсбургском учились университете, не в Томском!.. И удивляюсь вам. Почему это вам надо выделяться, быть не таким, как все? Ну зачем вам столько учеников? И почему они не учатся, а все время чего-то ищут? Что это — университет или академия? А вы еще толкаете неопытные студенческие копф, головы, к тому, чтобы они с вами спорили!.. Как может студент спорить со своим профессором?! Для него не должно существовать никаких других точек зрения в науке, кроме мнения своего профессора! Он пришел в императорский университет учиться, а не спорить. Сегодня он спорит со своим профессором, завтра он подымет голос против верховной власти... Студента надо дрессировать! Он есть солдат в науке, и никто больше!..

— Университет не цирк, Эрнст Егорович, а я — не укротитель. Да. Полагаю, что университет — прежде всего научное учреждение. Нам надобно не натаскивать студентов, а делать из них исследователей.

— Ну и пусть каждый исследует свое. Чему его учили, тем он и должен заниматься. А у вас, Петр Николаевич, на кафедре и химики, и медики, и кого только нету... В науке самое главное — граница! Ну, могут ли сойтись биология и физика, к примеру?

— А Гальвани с его лягушками?

— Ну при чем же тут биология?

— Так было и с химией, и с физикой до Вант-Гоффа! А ваша метеорология? Это что? Физика, химия, геология, география. Винегрет из всех наук, ежели смотреть на нее глазами повара, а не ученого... Нас теперь уже не удивляет появление физика со знанием химии и химика со знанием физики. А скоро биолог со знанием физики и физик со знанием биологии так двинут вперед науку, как мы сейчас и не представляем себе!

— Да какую же науку, Петр Николаевич?!

— Естествознание. Естествознание, ваше превосходительство. Ведь предполагается, что мы с вами естествоиспытатели...

— Ну вот и обиделись! Обидчивый вы стали очень, Петр Николаевич! И забыли, как хорошо вас приняла наша профессорская корпорация...

Лебедев с трудом оторвался от Лейста. Он вышел из душной комнаты на площадку лестницы. Снизу вырвался знакомый шум татьяниного дня. Он состоял главным образом из споров сотен людей, старавшихся переговорить друг друга. В различных уголках главного зала ресторана нестройно, но с чувством пели:

— «Быстры, как волны, все дни нашей жизни, что час, то короче к могиле наш путь...»

— «Налей, налей, товарищ...» — подхватывал хор...

— «Гаудеамус игитур...»

— «Через тумбу-тумбу раз, через тумбу-тумбу два, через тумбу...»

— «Из страны, страны далекой, с Волги-матушки широкой...»

— «Динь-бом, динь-бом — слышен звон кандальный, динь-бом, динь-бом — путь сибирский дальний...»

Прислонясь к перилам, Лебедев мысленно раскладывал своих учеников по этим группам поющих. Аркадьев, Кравец, Неклепаев, Сахаров, Розанов... Нет, не «академисты» они, но и не бросят науку ради политики...

На лестнице показалась знакомая вихрастая голова. Какой же он внешне нелепый, этот Гопиус! Нескладный, руки болтаются, косолапит; когда разговаривает, то склоняет голову на плечо и закрывает один глаз... И — жалость какая! — уже перегрузился... Фамилия немецкая, а уж до того русак по всем повадкам. И по этой, к сожалению, тоже.

— Что, Петр Николаевич, отдохнуть решили от своей почтенной корпорации? Сейчас, наверное, Алексей Петрович Соколов скажет речь на тему «Сейте разумное, доброе, вечное...». А что по этому поводу говорил ваш любимый советник, первый министр Веймарского герцогства?

— Он-то говорил, что сеять не так трудно, как жать...

— Вот-вот!.. Посеяно столько, что жатва уже не за горами. И когда дело дойдет до нее, то навряд ли удастся науке стоять в стороне...

— Опять вы за свое, Евгений Александрович... Жаль мне, что ваши способности ученого вы тратите на детскую игру в политику, на всякие там речи, бумажки, пропаганду, оружие... Наука и политика — несовместимы. И не верю я, что вспышкопускательство это, эта трагическая борьба могут что-либо дать нашему бедному обществу. Я вижу только, что на этом пути гибнет множество честных и талантливых людей, ничего не успев сделать, не использовав для людей, для науки и самой малой части своих способностей... Вот вы разве в полную силу занимаетесь наукой? Она требует человека всего, без остатка! Всегда любуюсь Штернбергом! Павел Карлович — вот пример человека, идущего только стезей науки, не позволяющего себе ни на дюйм отклониться от нее...

— Хо-хо-хо!..

— Да что вы, Евгений Александрович, ржете? Вы бы лучше с него брали пример. Ведь он же фактически руководит университетской обсерваторией, Цераский теперь туда только приходит показывать сиятельным гостям звездочки в телескоп... Нет-нет, там, где наука, там нет политики!

— Зато, Петр Николаевич, в политике нет таких, каких пруд пруди в университетской науке, — нет однокорытников...

— Кого-кого?

— Однокорытников, Петр Николаевич.

— Это еще что за термин?

— Термин принадлежит не кому-нибудь, а действительному статскому советнику, вице-губернатору... Это он сказал: «Какая надобность изнывать над отыскиванием новых жизненных идеалов, рискуя при этом прогневить начальство и насмешить массу однокорытников, тогда как существуют идеалы, вполне сформулированные, ни для кого не возбраненные и для всех однокорытников равно любезные?..» Почитаю вашего веймарского министра, но и тверской вице-губернатор был не глупее. Среди тех, кто ищет жизненные идеалы, среди них нет однокорытников.

— Ну, я тоже люблю Салтыкова-Щедрина, хотя знаю его меньше, чем вы. Но идеалы существуют и в науке. А наука — как и идеалы — стоит над политикой!

— О господи! Пойдемте, пойдемте сюда...

— Вы это меня куда тянете?..

Гопиус тянул Лебедева за руку вниз по лестнице. Лебедев сделал несколько шагов. Внизу на площадке, у дверей залы, стояли два господина.