Книга На осколках мира - Виктор Владимирович Колесников

— вращалось вокруг Ноа. Перебитый нос опух и был заложен, поэтому жуткой вони — смеси испражнений, пота и плесени — скандинавский серфер не ощущал. Из небольших решетчатых люков пробивал дневной свет, но как следует передать обстановку помещений не мог. Монотонный ропот моря доносился извне. Постепенно к парню возвращались чувства. Боль нарастала в локте. Начали болеть колени, а также ребра, из-за чего было тяжело дышать, и парень старался делать мелкие частые вдохи. Лавиноподобно вернулась память. Он даже не поверил воспоминаниям последних событий. Перед глазами всплыли образы вооруженных, на первый взгляд, одичалых людей… Нападение… Сильный удар… Боль и темнота… Ноа коснулся распухшего лица. На ощупь было понятно, что переносица смещена вправо, а левый глаз заплыл. Невольно он вспомнил те яркие и теплые для него моменты, когда жена Стэнли Харриса — Джессика — в его объятиях, укрывшись под брезентом в лодке, восторгалась его красотой и рельефным атлетическим телом. Сам же Хансен и часть экипажа видели его внешность совершенно иначе. Ноа всегда был худощавым, высоким, белобрысым парнем. Возможно, если бы не та компания, подвернувшаяся скандинавскому серфингисту в старших классах, из него еще мог бы получиться спортсмен, но серфил Ноа в свое удовольствие, да и в рассекании волн на досках парень больше всего любил вечеринки, на которых можно было раздобыть не только пиво и травку. Подобный образ жизни, в котором не было места сну и полноценному питанию, молодой скандинав быстро превратился в изможденного, иссохшего доходягу. Таких как он люди называют «торчками». Сам же Хансен прекрасно знал, кем он является и то, насколько паршиво он выглядит, так что проявленным к нему интересом Джессики парень оказался польщен, а ее сексуальное влечение к нему после катастрофы было отрадой, способной заглушить тоску по былым бродяжьим временам. А вот с наркотической зависимостью он едва умудрялся совладать. И если бы не украденные у товарищей накануне потопа наркотические средства, которые он использовал понемногу и сумел растянуть на два месяца, команда «Лилит» была бы вынуждена познакомиться с несколько другим Ноа Хансеном — его мистером Хайдом. «Сейчас бы мне не повредило грамм сорок тех грибов, что я припас на черный день в кубрике. Сегодня этот день настал», — Ноа оставил немного сухих галлюциногенных грибов на свой последний день. Сделал он это прекрасно понимая, что ни за что не сохранит наркотики для своего дня «икс» и примет их куда раньше.

Когда глаза привыкли к темноте, он осмотрелся. Все вокруг плыло, двоилось, а предметы за его клеткой виделись размытыми, смещающимися в сторону пятнами. Хансен осматривался, лежа на боку. При попытке перевернуться острая боль пронзила грудную клетку, и он жалобно завыл.

— Так ты все-таки жив, — Ноа услышал незнакомый мужской голос. Серфер решил ничего не отвечать. Он лишь притих. Испугано затаился в надежде, что незнакомец просто потеряет к нему интерес и больше не потревожит. Хансен не отличался силой духа и теперь, искалеченный, беспомощный, слабый, был полностью сломлен. Каждый посторонний звук, например голос незнакомца, ввергал парня в самый настоящий ужас, вызывал дрожь, бросал в пот и перехватывал дыхание. Постепенно, как фотоснимок в проявителе, Ноа вспоминал новые детали. Он с ужасом вспомнил те сокрушительные удары, которые с животной яростью наносили ему незнакомцы, то, как волокли по металлическому полу коридора, а затем стаскивали по металлическим ступеням в темный сырой трюм, где долго еще избивали, скорее, ради удовольствия, нежели преследуя какую-то конкретную цель.

— Немой что ли? — разочарованно поинтересовался незнакомец. Тогда парень медленно повернул голову на голос и увидел прильнувшего к решетке человека. Рассмотреть его было невозможно. Пока еще зрение не могло фокусироваться, а при малейшей попытке задержать взгляд на объекте — накатывали позывы тошноты. Но даже в таком тяжелом состоянии Ноа понял, что собеседник скорее не опасен и не будет причинять боль.

— Трудно говорить… — с трудом произнес Хансен.

— Ааа… да… вид у тебя ни к черту! Говорить особо тебе и нечего. Я понимаю. Сам был в такой ситуации, едва выкарабкался, сейчас уже получше. Имей в виду, мне есть что рассказать, так что, будут вопросы — спрашивай… — доброжелательно сказал незнакомец, на что Ноа ничего не ответил. В его голову лезли разные мысли: «Где сейчас команда? Что будет дальше, и кто эти люди, что так жестоко обошлись с ним?». Вопросов становилось все больше, но ни на один из них парень не мог найти ответ. Ноа даже не знал, был ли Крэйг, заманивший экипаж на сухогруз, заодно с головорезами. «Нужно уходить», — идея пришла с паникой. Серфер, превозмогая резкую боль, перевернулся на живот, а затем, уперев не травмированное колено, встал, игнорируя сильную боль. Мгновение он, сгорбленный, на полусогнутых стоял в клетке, а потом его бросило на прутья. Ноа повис на клетке. «Куда же я уйду? Нет… теперь я узник в этой темнице. Что будет со мной? Что?». Парень, опираясь на прутья, прошел вдоль клетки к заключенному по соседству незнакомцу.

— Как давно здесь? — поинтересовался Ноа.

— Несколько недель… примерно. В этой черной дыре дни и ночи иногда путаются, и этому способствуют звери… — узник говорил тихо, уставившись на рассеиваемый поток света из люка наверху.

До отверстия в потолке было метров семь. Ноа поймал себя на мысли, что свобода находится очень близко — сразу за стальной обшивкой судна, но для него она была недосягаема. Пленный не мог покинуть клетку и уж тем более трюм. Все, что мог невольник — это мечтать о том, что когда-то выберется из этого трюма и вновь станет свободным и невредимым.

— Звери? Не понимаю…

— Так называть ублюдков, удерживающих нас здесь против воли, начал не я. Когда я оказался в темнице, это прозвище уже широко использовали, хотя, я считаю, что звери — животные — куда благороднее этих… — заключенный указал на дверь в конце темного помещения.

— Ты боишься этих людей?

— Боюсь ли я? — на его блестящем от пота лице Ноа рассмотрел ухмылку. — Мои переживания, страх, любовь, все чувства остались во мраке вместе с нестерпимой душевной болью. Очень далеко от этого трюма. В комнате с пестрыми обоями, среди ящиков с игрушками, книжным шкафом, полным историй о героях, сказочных существах и волшебстве. В комнате, где когда-то