Книга Костер и Саламандра. Книга первая - Максим Андреевич Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня старый некромант воспринял как последнюю надежду.
— Деточка, — сказал он, — вы талантливы. Из вас вырастет дивная владычица смерти. Я научу вас всему, чему вы сможете научиться, и потом вы упокоите меня, как доброго друга и учителя, идёт?
Конечно, я согласилась. Единственное, что мне не понравилось, — его просьба дать капельку крови. Я была маленькая жадина, а прокалывать булавкой ладонь казалось больно… Как смешно сейчас это вспоминать! Но Валор был любезен, терпелив — и после первой же капли стал выглядеть гораздо импозантнее. Потом я поняла, что боль — необходимая часть моей жизни, а некоторое количество крови мне придётся жертвовать. Смирилась. Мне понадобился месяц, чтобы привести Валора в порядок: уже никто не узнал бы в нём приморский ночной кошмар, он стал похож на мокрого вампира, оставлял пугавшие деда и бабушку влажные следы на ступеньках лестницы — но это было последнее и неустранимое неудобство.
Валор возился со мной, как нянька. Научил меня читать трактаты, которые хранились в нашей библиотеке, и я очень много узнала о собственной родословной. Научил поднимать трупы мелких зверьков и птиц — потому что кладбище располагалось далековато от нашего дома. Увлёкшись, рассказал ужасную историю Церла: как проклятый государь, когда враги отравили его жену, привязал её душу к мёртвому телу — и менял тела периодически, убивая для этого дочерей этих самых врагов. Кажется, я была слишком мала, чтобы по-настоящему ужаснуться: дети легко воспринимают самые чудовищные вещи. Мне стало любопытно, и в Узлах Душ, записках Церла, я нашла подробную инструкцию — она мне довольно скоро пригодилась.
Мой отец не знал, что по ночам я болтаю с Валором: Дар отца был не настолько силён, чтобы по-настоящему чувствовать всё связанное со смертью. Мой отец вообще маловато знал обо мне. Разве что доверял больше, чем взрослые обычно доверяют детям, и не без оснований считал, что когда-нибудь я создам ещё более прекрасную куклу, чем он сам: мастерство кукольника так близко к некромантии, что у меня и впрямь получалось хорошо. Ещё отец знал о моей беде.
Мне очень хотелось собаку. Настоящую живую собаку. Несколько раз наши слуги приносили щенков, но собаки не хотели жить в нашем доме, беспокоились и выли. Собаки не выносят близости смерти. Каждый раз, когда собаку приходилось отдать, я плакала горькими слезами, а отец пытался меня утешить: ну что ты, цветик, собачки глупые, им не объяснишь…
Я знала, что он не прав… но что я могла сказать! Валор говорил: «Деточка, смиритесь: живые зверюшки, как и живые людишки, панически боятся смерти и не терпят тех, кто ею отмечен». Я пыталась смириться.
И вот однажды осенью, возвращаясь домой довольно поздним вечером после приятнейшей прогулки с Валором, я услышала в канаве около нашего сада тоненький собачий плач. Плакал и визжал тощий и грязный щенок, который прижался ко мне всем тельцем и дал внести себя в дом. Потом он жадно жрал сырое мясо у меня из рук, хлебал молоко — и устроился спать у меня на коленях.
Так у меня прижилась Тяпа, единственная собака, которая любила меня всей душой.
* * *
Моё весёлое и счастливое детство кончилось, когда в нашем доме поселилась моя тётка с детьми. Все живые взрослые тогда твердили в один голос, что мне будет веселее и не так одиноко, — но оказался прав мой мёртвый наставник. Валор сразу сказал: «Деточка, мы с вами прощаемся с приятной и спокойной жизнью». Как в воду глядел.
Тётка Амалия, сестра моего отца, вышла замуж за очень богатого буржуа, владельца чугунолитейного завода и каких-то приисков в горах. Дедушка был отчаянно против, считал, что это мезальянс, неприличие, продажа благородства за деньги и всё такое, бабушка была в восторге, отец пожал плечами и сказал, что не ему решать, но все, в общем, считали, что тётка сделала выгодную партию. Потом мы не слышали о ней много лет, потому что она считала ниже достоинства общаться с нищей роднёй.
И вдруг, когда мне шёл уже пятнадцатый год, она написала отчаянное письмо, в котором просила приюта, несчастная вдова с двумя детьми, всё такое. Как гром среди ясного неба.
Её жирненький котик с миллионным состоянием умер от удара. А его нотариус сообщил, что все свои заводы и копи котик завещал своему младшему братцу, который был при нём управляющим и компаньоном и знал, что делать со всей этой махиной. Кусок состояния котик завещал кафешантанной певичке, которая в последние годы с ним спала, и вообще там, оказывается, была страстная страсть. А Амалия с детьми получила доходный дом плюс какие-то гроши, чтобы первое время не окочуриться с голоду.
Вдобавок она узнала, что её обожаемый котик считал её бесполезной дрыгалкой, которая только и может, что тратить трудовые деньги, и которая сама сына толком не воспитала и ему не дала. В сущности, он был прав: Амалия воспитывала из сына светского льва, от труда он шарахался, как от навозной кучи, собственного папашу недолюбливал. Но ни Амалии, ни моему кузену, ни кузине, конечно, и в голову не могло прийти, что из-за этого их могут выгнать на мороз.
Ладно-ладно, не совсем на мороз. В сущности, они могли жить вполне безбедно, хоть и не богато. Но это как-то не получилось. Деньги — определённо штуковина Тех Сил: они имеют обыкновение неожиданно заканчиваться. И через год после смерти котика Амалия обнаружила, что она в долгу как в шелку, а дом выставляют на торги, чтобы тот долг погасить.
Вот тут-то она и вспомнила о своих родителях и моём отце. Когда пришло её письмо, бабушка рыдала, дедушка ругался матросскими словами, а по отцу было заметно, что видеть Амалию он совершенно не хочет. Но отец промолчал — и напрасно: быть может, к нему бы прислушались.
А может, и нет. Как бы ни было, Амалию с детьми мы приняли. И с тех пор наша жизнь полетела под откос.
Они приехали со своими вещичками, шляпными коробками, ещё каким-то барахлом, одетые по картинке, но тряпьё уже не новое, и все трое с ходу показались мне ужасно противными. Тётка была так зашнурована, что грудь у неё поднялась под самый нос, кузина посмотрела на
