Книга Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника - Владимир Иосифович Гурко

большинством и на почтительное замечание отбиравшего голоса чиновника, что большинства еще нет, что оно выяснится лишь после голосования, не без досады ответил: «Я вам говорю, что я с большинством» — и с этого положения так и не сошел.

При очерченном порядке заседания Общего собрания, происходившие раз в неделю, естественно, продолжались недолго, обыкновенно около часа. Исключение составлял май месяц, последний ежегодной сессии Совета, когда в Общее собрание стекались из департаментов все принятые ими в течение зимы сложные и обширные проекты; число их на повестке доходило в это время до ста. В зимние месяцы их было от 12 до 15. Большей живостью и несомненной деловитостью отличались заседания департаментов. Происходили они четыре раза в неделю, начинались в час дня и с перерывом на полчаса продолжались обыкновенно до 6 часов, что было принято за предельный срок. Внешний порядок и здесь соблю — дался образцовый; заседали в вице-мундирах, курить не разрешалось, колкости и личные нападки отнюдь не допускались, а горячие прения являлись редким исключением. Чинопочитание было строжайшее: лица, не состоявшие членами Совета, кроме заменявших министров товарищей их, имевших в таком случае право голоса, за стол заседания не допускались, причем даже государственный секретарь и статс-секретарь (заведующий делопроизводством того департамента, по которому проходило дело) сидели за особым маленьким столом, лишь приставленным к столу, занятому членами Совета. Лица, приглашавшиеся «для представления объяснений», сажались за особый стол рядом с тем чиновником канцелярии, которому было поручено составление журнала[65] по рассматриваемому проекту. Приглашались для объяснений почти исключительно директора департаментов ведомства, представившего законопроект. Исключение из этого правила, на моей памяти, делалось лишь для петербургского градоначальника, который приглашался, когда дело касалось города Петербурга или, вер — нее, штатов его полиции. Дважды приглашенный генерал Клейгельс[66] был каждый раз усажен за стол заседания, причем отнеслись к нему с особым вниманием. Зато приглашенный для объяснений (в качестве управляющего Главной палатой мер и весов) профессор Д.И.Менделеев — эта мировая известность — не только был посажен за Katzentisch[67], но даже резко осажен одним из членов Совета за то, что захотел, не будучи к тому приглашен председателем, высказаться по поводу одной из статей разработанного им и обсуждавшегося проекта нового положения о мерах и весах; по установленному порядку «приглашенные для объяснений» могли давать их, лишь будучи спрошены кем-либо из членов Совета; благодаря этому присутствие их было обыкновенно бесполезно, ибо их почти никогда ни о чем не спрашивали. Вопросы обращались к министру, представившему проект, или заменявшему его товарищу министра, а те считали неудобным выказать хотя бы малейшее незнакомство со всеми подробностями рассматривавшегося вопроса, хотя фактически знать их часто безусловно не могли. Объяснения их в таких случаях, бывало, не соответствовали тем мотивам, которые легли в основу обсуждаемого правила, что подчас и вызывало нетерпеливое и досадливое ерзание по стулу близко ознакомленного с делом, приглашенного для объяснений лица; случалось при этом, что лицо это вставало, подходило к своему шефу и что-то шептало ему на ухо, но тот обыкновенно лишь нетерпеливо от него отмахивался.

Общественные деятели для объяснений никогда не приглашались. Исключение, если не ошибаюсь, впервые (причем оно осталось единичным) было сделано в 1900 году при рассмотрении положения о портовых сборах[68]; были вызваны представители городских управлений главных портовых городов. Приглашение это вызвало немало толков и обсуждалось как явление чрезвычайное. Конечно, и этим представителям не было дано права участвовать в обсуждении проекта, существенно затрагивавшего интересы портовых городов: по проекту, что и было затем осуществлено, портовые сборы, до тех пор взимавшиеся в пользу городов, поступали в ресурсы казны с целью образования особого фонда, за счет которого наши приморские порты должны были оборудоваться в мере действительной надобности каждого из них без соображения с суммой полученных в нем портовых сборов. Представители городских общественных управлений были введены в зал заседаний в начале разбора дела и усажены за стол, стоявший в глубине залы; каждому из них было предложено высказать свои соображения. По выслушании их объяснений, сводившихся к тому, что портовые сборы и распоряжение ими надо сохранить за городами, городским деятелям было предложено удалиться, и самое обсуждение проекта произошло после их ухода. Надо, однако, признать, что объяснения общественных деятелей не заключали каких-либо новых данных и вообще были малоубедительны, за исключением доводов представителей прибалтийских портов — Ревеля, Риги и Либавы, свободно и горячо защищавших доверенные им интересы. Члены Совета — прибалтийцы не замедлили в кулуарных беседах подчеркнуть это обстоятельство, а товарищ государственного секретаря барон Икскуль-фон-Гильденбандт даже заявил: «Вот вам продукт высшей культуры, не то что ваше Русское Собрание»[69]. Только что тогда образовавшееся Русское Собрание — правая организация с ярко национальной окраской — было бельмом на глазу у прибалтийцев, конечно, не по его пра-визне, а по его национальным, скажем обрусительным стремлениям.

При всей внешней мертвенности старого Государственного совета роль этого учреждения не была тем не менее ничтожна, но сводилась она преимущественно к весьма добросовестному рассмотрению деталей обсуждавшихся законоположений, причем в этих деталях, поскольку они касались политики, большинство Совета неизменно стояло на устранении произвола администрации, на введении большей законности, на ограждении прав частных лиц от их нарушения по личному усмотрению власти. Конечно, весьма относительно, но Государственный совет в общем был неизменно более либерален, чем состав высшей правительственной власти.

Как всякое собрание людей, не стоящих непосредственно у власти, лично ею не пользующихся и притом не несущих никакой ответственности за свои решения, имевшие к тому же юридически лишь значение советов, Государственный совет готов был идти на большие уступки общественному мнению, нежели лица непосредственно правящие. Конечно, среди членов Совета были и реакционеры, но таких было меньшинство. Значительно больше было индифферентов, применявших свои мнения к настроению верхов и больше всего опасавшихся оказаться не с тем мнением, с которым согласится верховная власть. Случалось, однако, что Государственный совет играл роль тормоза, а именно при попытках какого-либо министра провести какую-нибудь решительную, смелую меру. Зависело это от той оппозиции, которую почти неизменно оказывали члены Совета — бывшие министры — по отношению к мероприятиям их преемников, в особенности благодаря возрасту членов Совета, естественно склонявшему их к осторожности и медлительной во всех областях постепенности.

Влияние возраста сказывалось иногда и иным путем: часть членов департаментов, в особенности же председатели их, от которых зависело назначение к слушанию того или иного проекта, избегали вообще рассмотрения сложных дел, изучение которых было связано с немалым