Книга Русский авангард. И не только - Андрей Дмитриевич Сарабьянов

Напротив, он становится объектом теоретических исследований, которые непосредственно связаны с именем Казимира Малевича. Первые его исследования начались в Витебске, где Малевич вместе со своими учениками изучал направления современного искусства, из которых импрессионизм считался первым. Но в витебские годы Малевич еще не имел под ногами научной почвы – его исследования были достаточно спонтанными.

Серьезными исследованиями Малевич занялся после возвращения из Витебска в Петроград, когда начал работать в Музее художественной культуры и стал директором Гинхука (август 1923 года). Одновременно он руководил Формально-теоретическим отделом, где работали некоторые его витебские ученики.

Казимир Малевич. Крестьянские дома. Мотив 1905–1906 годов. Частное собрание.

Конец 1920-х

Казимир Малевич. На бульваре. Мотив 1909–1910 годов. Частное собрание.

Конец 1920–х

Искусство ХХ века в представлении Малевича состояло из пяти сменяющих друг друга стилистических направлений – импрессионизма, сезаннизма, кубизма, футуризма и супрематизма как конечной стадии. (Эта последовательность включала в себя как составную часть «французскую модель».) Смена стилей «по Малевичу» происходила не механически, а последовательно, через эволюцию, которую обеспечивал так называемый прибавочный элемент. Его Малевич сравнивал с микробом, который, попадая в пластическую систему, менял ее структуру. Таким образом появлялись новые стили.

Гинхук был закрыт в 1926 году, но Малевич продолжал свои исследования в ленинградском Государственном институте истории искусств. В 1932–1933 годах его пристанищем становится Русский музей, где он заведует Экспериментальной лабораторией. Именно здесь он завершает работу над своим последним теоретическим трудом – уже упомянутой нами статьей «Практика импрессионизма и его критика».

Импрессионизм вновь привлек внимание Малевича в конце 1920-х годов и с целью его пристального изучения он организовал «Кружок по изучению новой западной живописи». Теоретический интерес совпал с его живописной практикой, когда Малевич готовился к персональной выставке в Третьяковской галерее и «восполнял» лакуны в своем творческом наследии, в частности, раннего импрессионистического периода. Именно в это время он пишет серию композиций («На бульваре», «Женщины в саду», «Бульвар», «Девушка без службы»; все в ГРМ) и датирует их 1903–1904 годами, таким образом омолаживая свой «исторический» импрессионизм на два-три года.

Одним из поводов написания статьи Малевич называет выход в свет книги Ивана Мацы «Искусство эпохи зрелого капитализма» (1929), в которой тема импрессионизма и неоимпрессионизма занимала важное место. Малевич сначала пытается следовать методам вульгарной социологии, последователем которой был Маца, и обнаруживает определенные противоречия между индивидуальной природой живописца и социальными структурами общества. Он приходит к следующему выводу: «<…> искусство живописца всегда имеет одну сторону своего отношения, но к этой стороне еще приближается другая сторона [ – ] политическая, поэтому его искусство будет всегда двухсторонним, как и он сам. Его искусство выражает сразу два содержания, два восприятия. Это двойственное его состояние было на протяжении всей истории до импрессионизма, с которого начинается новая история новейшего искусства» (здесь и далее цитируется с сохранением авторской лексики уже упомянутая статья художника «Практика импрессионизма и его критика»).

Но социологические рассуждения не увлекли Малевича. Ему было важнее связать импрессионизм со своей теорией «прибавочного элемента». Тогда он заговорил об изологии (так он называл науку об изобразительном искусстве) по отношению к импрессионизму. «В моей практике над импрессионистической живописной культурою выяснилось, что предметный образ никогда не был содержанием произведения, но содержанием была живопись как таковая, объект был всегда активен исключительно своей живописной качественной стороною, которая перерабатывалась в новую действительность. <…> Не зная практики, теоретически очень трудно проникнуть в организм живописца и в его психическую норму <…> и узнать, <…> что его главным образом возбуждает, какой возбудитель раздражает его психику, его чувства, вызывает ощущения и т. д.».

Приводя в пример «Руанские соборы» Клода Моне, Малевич утверждает, что «возбудитель», действующий на чувства художника, – свет, а не архитектурный образ. «<…> главная задача импрессиониста заключается в том, чтобы передать впечатление от предмета с главным акцентом живописца в сторону света, воздуха, пленэра, атмосферы, а потому от образа [,] поскольку оно [,] впечатление, не выражает истины. <…> Тогда мы делаем из этого вывод, что главным содержанием для импрессиониста есть “свет”». Моне, Синьяка, Ренуара, Пикассо и Сезанна Малевич называет «первыми революционерами открывателями признаков живописной природы, ведущей искусство к внеклассовой беспредметной форме выражения».

«Клод Моне и Поль Синьяк создали наследие, которое разделяется на два вида живописной культуры: один вид означается “импрессионизм” [,] второй [называется] “неоимпрессионизмом” (пуантилизмом). Другими словами сказать [,] мы имеем импрессионистическую культуру в двух стадиях развития. Оба эти вида имеют в своем развитии одну живописную установку и оба проистекают из общей сферы наблюдений живописца “свето-атмосферы”».

Различие этих видов импрессионизма, по Малевичу, определяется только в разных технических методах. Первый «имеет свою фактуру [,] выработанную дивизионистической техникой» – короткими ударами кисти, тупыми мазками цвета, по тональности составленному из других цветов. Второй вид «неоимпрессионистической фактуры» имеет более «определенную дивизионистическую технику подкладки определенного короткого удара кисти очень твердо положенного мазка, в котором уже обнаруживается чистый цвет спектра, который раскладывается по холсту в порядке», соответствующем «фактуре свето-атмосферы».

Малевич утверждает, что «<…> импрессионизм далеко не законченное дело» и намечает новые направления исследований этого стиля. Он пишет: «Итак при изучении поверхностей импрессионизма, мы должны будем еще кроме цветовой проблемы, проблемы живописной [,] обратить внимание и на сторону восприятия живописцем пространства и роль пространства в живописной культуре, восприятие живописцем явлений в их двумерном или трехмерном измерении». Особенные возможности он видит у живописцев с атрофированным ощущением трехмерного пространства. Как пример приводит Сезанна, психика которого, по его мнению, имела две положительных особенности – боязнь цвета и пространства (как он выражается – боязнь к «цвету и пространству»).

В завершение своей статьи Малевич рассуждает о степени реалистичности живописного искусства: «<…> искусство мастера <…> в том, что он сумел полученные воздействия от явлений природы или предметов увязать со своими живописными ощущениями и создать новое реальное явление. Тут идет речь <…> о том умении увязать и создать новое из соединения объективно лежащего явления с субъективно индивидуальными качествами живописца. <…> Действительность никогда не тождественна живописной фактуре мастера, она всегда растворяется до уровня живописной культуры мастера. В зависимости от этой культуры остаются меньшие или большие признаки действительности [,] ее формальной стороны. При слабой же культуре мастера предмет сохраняет свою фотографичность».

Последние фразы статьи Малевича звучат провидчески, хотя несколько высокопарно: «Импрессионизм, Сезаннизм, Кубизм, Футуризм и целый ряд живописных измов развивающейся живописи образуют собой огромный фонд, который нужно разобрать не только по линии теоретической, по линии идеологического его содержания, но и по профессиональной. <…>