Книга Лесная банда - Евгений Евгеньевич Сухов

камеры.

Приперло! Осталось только выбрать, кого именно первым вызвать на допрос.

Прежде чем крестьян поместить в камеры, с каждым из них полковник Михайлов провел обстоятельную беседу. Выглядели они весьма простовато – обыкновенные жители сельской глубинки. Но в действительности за простотой крестьян скрывалась природная хитрость, столь свойственная людям от земли, помноженная на житейское лукавство.

Изворотливые, умудренные жизненным опытом, они успешно приспосабливались к любому режиму, столь часто менявшемуся на Украине, научились подстраиваться под него. Для крестьянина всегда важно выжить в этом политическом вертепе. Слиться с окружающей средой, мимикрировать, сделаться незаметным, а уж если власти вдруг поприжали и отсутствует всякая возможность ускользнуть, так следует действовать незатейливо: беззастенчиво врать, изворачиваться склизким ужом, без конца клясться, но не забывать о самой главной своей задаче – уцелеть любой ценой!

За крестьянами тысячелетний опыт выживания, это тот народ, с которым не пройдут никакие психологические изыски. Поступают они не логикой навязанных им событий, а простыми естественными инстинктами, свойственными человеку, связанному с природой. И если пожелаешь опуститься до их приземленного природного уровня, то они переиграют тебя в два счета, легко обведут вокруг пальца, оставят с носом. Так что допрос следует проводить безо всяких головоломок, говорить в лоб!

Дежурный стоял у входа и терпеливо дожидался ответа начальника управления.

– Кажется, самый старший из них Петренко? – спросил полковник Михайлов, вспомнив кряжистого пятидесятилетнего крестьянина с длинными, отвислыми едва ли не до самых плеч усами.

– Он самый, товарищ полковник.

– Приведите его, – потребовал Михайлов.

Борис Петренко был наиболее зажиточным крестьянином и пользовался в округе значительным уважением.

– Есть, – ответил дежурный и вышел из кабинета.

Через несколько минут в сопровождении двух рядовых ГБ в кабинет доставили крепкого степенного седоватого мужичка. Выглядел вошедший спокойно, если не сказать что невозмутимо. Напускным равнодушием подчеркивал, что ни вооруженное сопровождение, ни толстые стены камеры к нему не имеют никакого отношения. Он труженик и пахарь и, несмотря на произошедшее недоразумение, со всем пиететом относится к представителям советской власти.

Добродушно, как сделал бы на его месте всякий законопослушный гражданин, широко и обезоруживающе улыбнулся. Вот только он был не так прост, как хотел выглядеть; под ладной, располагающей к себе личиной скрывалась бронированная плита, расшибить которую будет непросто.

– Садитесь, – показал полковник на стул, стоявший с противоположной стороны стола. – Вы что-то хотели мне сообщить?

– Кое-что удалось вспомнить, – неопределенно произнес крестьянин, присаживаясь на стул, вдруг сделавшись невероятно серьезным.

– Прозрение, значит, пришло?

– Пришло, – легко согласился Петренко.

– Рассказывайте, – потребовал Михайлов. – Только покороче, я сейчас очень занят.

– Бачив я их, – энергично закачал головой подозреваемый.

– Кого бачив?

– Ну хто того… голову нашего убив.

– Сколько их было? – отложил ручку в сторону Михайлов.

Старался не раздражаться, видел, что Петренко примеряет на себя очередную маску. Вот только все это уже известно. Проходили.

– Трое, – уверенно произнес Петренко.

– Три человека убили всю семью? – с сомнением покачал головой Алексей Никифорович. – Вся хата была истоптана, следов там много было! Думаю, не менее пяти человек.

– Точно, пять! – хлопнул себя ладонью по лбу Борис Петренко. – Як же я забув-то. Двое ще на углу стояли. Потом в дом увийшли.

Более честное лицо трудно было представить. Именно такие канонические лики с христианским смирением в глазах предпочитают писать богомазы.

Полковник Михайлов едва сдержался, чтобы не усмехнуться. Все ложь! В действительности в дом вошли восемь человек, что без особого труда установили эксперты. У пятерых были немецкие сапоги – две пары офицерских и три пары солдатских, остальные были обуты в кирзовые сапоги, какие носят красноармейцы.

Явно хочет ложью выторговать себе свободу. Не получится, братец, придется крепко постараться, чтобы выбраться из подвала.

– Сержант, позови мне дежурного офицера, – сказал полковник Михайлов.

– Есть! – метнулся за дверь сержант.

Минуты через две вошел дежурный капитан с красной повязкой на руке.

– Капитан, списки на расстрел оформили? – с серьезным видом поинтересовался Михайлов.

– Так точно, товарищ полковник. Расстрельная команда уже ждет, – энергично поддержал игру полковника капитан.

– Сколько у тебя в списке на расстрел?

– Девять.

– Запиши десятого… Петренко Борис Гаврилович, – строго глянул Михайлов на побледневшего крестьянина. – Я не ошибся, правильно отчество назвал?

– Гаврилович, – подавленно согласился Петренко.

– Давай забирай этого Гавриловича и марш на выход к расстрельной команде! Не ночью же трупы вывозить. Нужно ведь еще и закопать. Мы же не вурдалаки какие-нибудь!

– Подождите! – выкрикнул не своим голосом Петренко. – Я все скажу!

На мертвенно-бледном лбу хуторянина выступили крупные капли пота. Теперь было видно, что он не столь свеж, как могло показаться поначалу. Подступала стремительно старость, оставляя на его пористом лице многочисленные родинки; мелкие морщины собрались в складки и отвисали книзу. И эта близкая старость на его побледневшем лице проступила так резко, как, бывает, вырисовывается шершавая пузырчатая плесень на белоснежной бересте уже погибающего дерева. Вдруг стало отчетливо понятно, что ему не так много и осталось.

Не без труда крестьянин сглотнул крупный ком, перехвативший дыхание. Петренко продолжал холодным, поблекшим голосом:

– Спрашивайте.

От прежней деловитости и подчеркнутой независимости ничего не осталось. На лице осязаемый страх.

– Кто убил председателя и его семью?

– Это боевка.

– Что за боевка?

– Группа исполнителей по наказу коменданта. У боевки их чоловик пятнадцять, може, бути, даже двадцять. Ось вони всих и поришили.

– Как найти этого коменданта?

– Не знаю. Цього нихто не знае.

– А где именно живут члены боевки?

– А хто ж их знае, – сдавленно отвечал Петренко. Понемногу с его лица стала сходить бледность. Голос тоже заметно покрепчал, добавилась басовитость. Разглядев на лице Михайлова недоверие, заговорил неспешно, стараясь придать своему голосу большую убедительность.

– У них строгая конспирация. Их нихто не знае. Вин може бути твоим суседом, але в реальности член боевки. На лбу ж у нього ничого не написано. Може, хто з нашого села вбив, а може, и не з нашого. Як тут дизнатися?

Похоже, что Петренко не врал. Прежний запал, с каким он вошел в кабинет, поугас, как если бы внутри его отключили какую-то лампочку. Оставалось только тлеющее тепло, но и оно в скором времени улетучится.

– Как устроена эта организация? Кто ими руководит? Кто отдает приказы?

– Точно не знаю, можу тильки сказати, що люди гутарят, а вони напрасно не скажуть… У повстанськой армии всюду свои агенты, в кожному селе. Нихто просто так языком не чеше где-нибудь на лавке, сказав що-небудь за большовиков, и до тебе зразу этой же ночи бойовики прийдуть. Порижуть, як того голову, вместе з симьею, и нихто не дознаеться, хто це зробив.

– Кому именно они передают информацию?

– А кому треба, тому и передають, –