Книга Патологоанатом. Истории из морга - Карла Валентайн

помню, чтобы мне хотелось стать кем-то другим. Меня всегда очаровывало человеческое тело, и всегда мне хотелось знать, как оно работает; это было задолго до того, как я ассоциировала чудо жизни с неизбежностью смерти – когда увидела моего умирающего дедушку. Мне хотелось знать, что случилось с его телом, какая сила так стремительно высосала из него жизнь. Так бывает, когда заводная игрушка резко вздрагивает перед тем, как заглохнуть, перед тем, как перестанет вращаться в отверстии ключ.

Но на этом я не остановилась.

Меня околдовывало любое погибшее животное, какое я находила на улице – как, например, тот несчастный кот. Я всегда привлекала своих друзей к похоронам этих зверюшек в саду. Такое часто происходит с маленькими детьми, когда они узнают о таинстве смерти, и, поэтому не тревожьтесь, если ваш малыш устраивает в саду кладбище – из него не вырастет серийный убийца. Реже случается, что любопытство возбуждают черви, кровь и распухшие трупы: такое было у меня, но мне просто хотелось знать, что произошло. На свой десятый день рождения я попросила купить мне микроскоп. Когда в школе проводили праздник «Принеси из дома игрушку», я принесла микроскоп, и рассказав, как он работает, продемонстрировала его в действии. Эта демонстрация не произвела особого впечатления на моих друзей. Сейчас я удивляюсь, что у меня в школе вообще были друзья. В том нежном возрасте меня можно было часто обнаружить в библиотеке, где я с жадностью читала вузовские учебники по биологии. В одной из этих книг я прочла, что если дождевого червя разрезать пополам, то из него получится два дождевых червя. Нет, вы только представьте себе это! Подобно маленькому доктору Франкенштейну в косичках и гольфах я думала, что это ключ к достижению бессмертия. Я отыскивала в саду червей, одного за другим разрезала их пополам и рассматривала через увеличительное стекло.

Маме не очень нравилось, что для этой цели я пользовалась ее маникюрными ножницами.

Я до сих пор, естественно, хожу в парикмахерскую, и когда меня неизбежно спрашивают о моей профессии, я с готовностью принимаюсь о ней рассказывать. Сейчас люди интересуются ею, и в разговор часто включаются другие мастера, стилисты и даже клиенты. Кажется, сегодня все смотрят сериалы о судебных медиках и криминалистах, читают книги Патриции Кронуэлл и Кэти Рейхс и имеют весьма гламурное представление о том, что делают в моргах. Судебная медицина чарует и увлекает, и, поскольку я не касаюсь подробностей и таких деталей, как выпачканные фекалиями локти (едва ли это будет интересно слушателям), я могу часами говорить об этой работе. По ходу беседы мне задают вопросы, которые я уже миллион раз слышала до этого. Во всяком случае, эти вопросы нравятся мне больше, чем вопросы о планах на отпуск. Трупы для меня более интересная тема, нежели Коста-дель-Соль.

Исключение – это мои визиты в маникюрный салон (я теперь делаю маникюр, потому что не могла позволить себе такую роскошь, работая в морге, так как там мне приходилось выполнять довольно тонкую работу руками, поэтому простите мне это маленькое тщеславие; если бы вы, как я, провели восемь лет в тяжелых ботинках и робе, делавших меня похожей на жену рыбака, то теперь вы бы тоже ухаживали за своей внешностью). В этом салоне работает один человек, у которого я всегда привожу в порядок свои ногти. Он сразу привлек меня тем, что у него такой же длинный ноготь на большом пальце, какой был у моего прадеда. Этим ногтем мастер отскребывает неправильно наложенный лак от кутикулы. Мне не довелось увидеть моего прадеда, но это сходство греет мне душу.

Мастера этого салона практически не говорят по-английски, и я могу только наблюдать за ними, не вступая с ними в разговор. Мне нравится наблюдать за ними, потому что их тонкий, кропотливый труд напоминает мне о моей работе в морге, о подготовке тела к аутопсии. Мастера работают тщательно и прилежно, все инструменты, жидкости и порошки находятся у них под рукой. Все разложено по местам, все упорядочено. Они даже заранее укладывают рядом с собой куски сорбирующей бумаги, чтобы не заниматься разматыванием рулона во время работы и не устраивать беспорядок на рабочем месте.

Точно так же начинала свой рабочий день в морге и я. Я приходила туда на полчаса раньше начала рабочего дня и всегда задолго до приезда патологоанатома. Рабочий день начинался в восемь часов, но я приходила в семь тридцать и включала для коллег кофе-машину. Так как патологоанатомы не присутствуют при полном вскрытии, то они сначала идентифицируют труп, подписывают несколько документов и уходят в кабинет, где и находятся, пока мы готовим труп к патологоанатомическому исследованию. Эта предварительная идентификация, на самом деле, очень важна – личность умершего проверяется и перепроверяется по биркам, прикрепленным к лодыжкам и запястьям. Проведение ошибочного вскрытия – вещь немыслимая и неслыханная. После идентификации патологоанатом уходит в кабинет, чтобы вернуться приблизительно через час, и это мое время, в течение которого я провожу аутопсию. Этот термин происходит от греческого слова и обозначает «самостоятельное рассмотрение».

Во время процедуры все должно быть аккуратнейшим образом разложено по местам; в противном случае у меня возникает ощущение, что я плохо справилась со своей работой. Мне нравится, когда инструменты и объекты исследования подготовлены заранее, до того, как врач попросит их показать. В этом отношении работа техника морга похожа на работу операционной медсестры. Я полностью контролирую все, что находится в пределах моей компетенции, и это хорошо для всех, включая и усопшего. Надо, кроме того, учесть, что во время работы руки испачканы кровью и другими телесными выделениями, и, поэтому недопустимо, когда приходится открывать шкафчики или ящики столов для того, чтобы искать там марлевые шарики, тампоны или запасные скальпели. Надо предвосхищать возможные ситуации и быть к ним готовыми.

Во-первых, мне надо позаботиться о том, чтобы у нас было в избытке то, что мы называем «синими рулонами», – это гигроскопическая бумага, которой промокают загрязненные места и очищают полости тела. Я выкладываю на стол все свои инструменты, ножницы и скальпели, а также большой нож. Он похож на огромный скальпель, настолько огромный, что его лезвие только перед началом работы привинчивают к рукоятке. После этого я завертываю лезвие в фольгу или бумагу, так как мне когда-то сказали, что кислород окисляет лезвие и оно затупляется. Я не знаю, так ли это, но не хочу испытывать судьбу.

К другим инструментам относится очень длинный нож толщиной около дюйма с тупым концом, похожий, в какой-то