Книга Хорошие люди. Повествование в портретах - Анастасия Коваленкова

Васю Стаканчика, а тот всё топтал подушки и кричал.

Дом Васи Стаканчика спасли. Догорел дом Бурьяна, и из пожарища вынули два обгоревших тела – Кольки и его отца. Никуда они не уехали. Нашли их сцепившимися вместе, видно, Колька пытался вытащить отца… да не успел.

Потом были похороны, и бабы причитали и утирались краешками платков.

Вечером после похорон и поминок шла я мимо дома Стаканчика. До сих пор пахло гарью, в августовских ранних сумерках было плохо видно, там кто-то сидел на лавке перед домом, один, и разговаривал сам с собой.

– Да что ж я… Кольк… Да как же я мог? Из-за дома, чтоб ему… Это я ж тебе смерть позвал! Я… Ах ты, как… Кольк…

Вася Стаканчик плакал и смахивал слёзы кулачком, что-то совсем неразборчиво бормотал.

И, вздрагивая, снова тёр кулаками глаза – как маленький…

Интерлюдия. Туман

Начинается он от воды. Минул жаркий день, свечерело. Стала туманиться река. И первые полосы неясности заскользили вдоль течения.

Лёгкая дымка пока жмётся среди берегов, тянется тонкими слоями. Утекает один, выстилает по воде новый. Густеет. Вот уже не вмещается туман в русле, потёк он в луга, поплыл он среди трав, огибая лохматые кусты. Клубами заполнил вечерние низины, белым влился в сумерки. Беззвучными серыми взрывами встали в нём ивы, растерялись поля. Полосы дорог по холмам нырнули в туман, вынырнули да снова нырнули. А леса, те построились рядами декораций, ближний темнеет, за ним – ещё виднеется, дальний – чудится, а дальше нет…

Тихая будет нынешняя ночь. Перед сном обязательно выйдешь на улицу, последний раз поглядеть, как там. В темноте плавают одинокие жёлтые шары мокрого фонарного света у столбов, не пускает его туман дальше, только себя фонари и освещают. И слышно иногда, как капнет в темноте капля. Это туман скатился водой с тёплого ещё листа.

Засыпая, думаешь, что к утру развеется, а жаль…

Утром встанешь и привычно зашагаешь через комнату, по намеченным спросонья делам, выйдешь в тёмные сени, отвернёшь на ощупь щеколду входной двери, потянешь на себя, откроешь дверь… А тут, оказывается, – сплошной, белый, молоком заливший весь мир туман. Ты и забыл, не ждал ты такого.

Вот и всё теперь. Пришёл туманный день, медленный. Будет всё сегодня иначе.

Даже знакомых запахов нет, одной влагой тянет и, чуть слышно, дымком. Затопил кто-то печь, да кто, где – непонятно. Из белого еле-еле видны треугольники крыш да полушарья крон деревьев, и то только самых высоких, остальное утонуло.

Притихли все. В такой день никто громко говорить не станет. А если и зазвучит где-то, то гулко, отрывисто, словно совсем издали: хлопнет калитка, долетит обрывок женского голоса: «…два кило купи и буханку чёрного…» Стихнет.

Деревня сегодня длинная стала, долгая. От избы до избы – вон как, оказывается. Лёг туман среди нас. Пётр, сосед, совсем уж напротив живёт. А теперь от забора до ольхи у дороги – еле видно, а от той ольхи до Петрова дома… уж почти не угадаешь, что есть дом тот.

И всё-то он, туман, вокруг тебя. Вроде не тут, не рядом, а весь кругом. Теперь хорошо взойти на самый верх деревни и глянуть на избу свою оттуда. Дойдёшь, обернёшься.

Блуждая взглядом, переберёшь знакомое, выплывающее вверх из молочного моря: Туличихин участок, клён кривой виден, Мурашовых, пониже, совсем скрыло, один конёк крыши торчит… А твоего дома не видно, он, должно быть, вон там. Нет, там старый стог был, шест торчит из тумана, вокруг шеста тот стог уложен. Ты ещё дальше живёшь.

Спускаешься тихо вниз, домой, зная, что и ты будешь в тумане, таком, что не видно тебя никому. Даже камушки, выскользнувшие из-под ноги, громко шуршат, ни к чему этот шум.

Спешить нынче некуда. В туманные дни успокаивает природа человека, даёт ему передышку. Возможность прийти в себя.

Странное это выражение. Так-то мы всё куда-нибудь идём, выходит – от себя? А чтобы в себя прийти, никуда ходить не стоит, лучше, может, в траву сесть, вот прямо здесь, у дороги, среди тумана. Сесть, потеряться, в себя идти потихоньку.

Мало такого времени человеку выпадает. Ещё бывает оно в первый день наступившего нового года. Откроешь глаза: то ли утро, то ли день… И беззаботно внутри, потому что знаешь, что никто сегодня никуда не спешит, и ты можешь медленно. Можно в плед завернуться и что-нибудь доесть из вчерашнего, можно у окна час простоять, глядя, как снег всё летит и летит мимо фонаря за окном. И так до самого вечера, синего, беспечного, засыпающего в длинную январскую ночь.

Нужно человеку порой угомониться. Много гомона в жизни.

Вот и туманный день наступает обычно после ярких, погожих, пересыпанных летними шумными заботами.

В тумане всё по-иному происходит. Каждое дело отдельно делается, целая затея в нём. Пойдёшь к ручью за водой, собака с тобой увяжется, так всё глядишь, как бы собаку не потерять. И сама она трусит рысцой в пяти шагах, то настороженно вглядывается в невнятное, что маячит впереди, то на тебя оглянется. Затемнела купа кустов у ручья. Ближе, ближе подходим. А куст один тоже поплыл нам навстречу. Замерла собака, взбрехнула глухо, испуганно.

Человек это – сосед наш идёт. Отлегло от сердца.

С грибов возвращается, вон, полную корзину собрал. Собака опомнилась, заулыбалась, виновато мотая опущенным хвостом, завиляла вокруг знакомого.

Сосед довольный, мокрый по пояс, в полях нынче сырость. Промок, зато набрал. И как не побоялся по такому туману бродить… Оно понятно, он тут с рождения живёт, не заблудится.

Проплывёт этот день через жизнь деревни, у каждого по-своему. Вечером соберутся на террасах, чаёвничать, станут обсуждать, что за день случилось. У тётки Анны коза заблудилась, так насилу нашли. Творог, оказывается, привозили, машина-то сигналила-сигналила… А полдеревни творог прозевали, разбрелись кто куда, без творога остались. Но никто не в претензии, не ворчат. Успокоил людей туман. Отхлебнув чая, поглядывают в окна, прикидывают, обсуждают, куда погода повернёт.

А на улице-то, глядишь, и нет уже никакого тумана. Никто не приметил, как он исчез. Темно и ясно небо. Звёзды глядят. Завтра за грибами пора.

Глава 5. Ружьё

– Босоножки-то?.. Это тебе деда Миша зашьёт. Если возьмётся… – сказала наша хозяйка.

И пошла я в конец деревни, к деду Мише, сапожнику. Жили они с бабой Маней одни, детей не родилось. Изба стояла не огороженная, на холме, сбегавшем прямо от порога зелёным