Книга Миры, которые я вижу. Любопытство, исследования и открытия на заре ИИ - Fei-Fei Li

к нему придем, - становилось все более очевидным, что путь будет нелегким.

 

Как будто для того, чтобы вырвать меня из дневных грез, наш самолет задрожал, когда его колеса коснулись взлетно-посадочной полосы в аэропорту Кеннеди. Большую часть предыдущих четырнадцати часов я провела за чтением - последняя попытка убежать в сказки, которые так долго меня успокаивали. Теперь же появилась новая грубая реальность, которая отнимала у меня внимание, как бы я ни сопротивлялся. Приятный, но чужой голос по внутренней связи напомнил мне, что я больше не на знакомой территории. Это не был отпуск или какое-то приключение; это был резкий, необъяснимый конец единственной жизни, которая имела для меня смысл, и начало новой, которую я даже не мог себе представить. Несмотря на облегчение от долгого и тесного путешествия, я вряд ли радовался высадке.

Напряжение только возросло, когда мы добрались до выдачи багажа. Наш план воссоединиться с отцом у выхода на посадку, наконец-то, был единственной счастливой мыслью, которую я мог выработать, но прошло несколько часов, а он все не появлялся. Солнце садилось, вокруг нас сплеталось и расплывалось пятно незнакомых людей, и растерянность сменилась ужасом. Когда близкий человек пропадает надолго, разум забирается в темные места, а наши мысли еще больше усугублялись обстоятельствами: у моей мамы в кармане было ровно двадцать долларов США, у нас не было обратного билета, и я быстро убедился, что те несколько лет, которые я потратил на изучение базового английского в школе, на практике оказались практически бесполезными.

Позже мы узнаем, что у моего отца сломалась машина - случай, который вскоре станет обычным для нас, семьи иммигрантов, полагающихся на изношенные, подержанные автомобили, - и что несчастье случилось посреди туннеля. Над таким невезением можно было бы посмеяться дома, но не в такой день. К тому моменту, когда он ворвался в двери, запыхавшийся и бешеный, мы были слишком измотаны, чтобы радостно встретить его.

Пока мы ехали по незнакомому шоссе, проезжая знак за знаком, которые я с трудом читал, меня начала осенять реальность происходящего. Я стал постоянным жителем этого места, как бы нелепо это ни казалось. Каким бы непостижимым ни было наше новое окружение, это утверждение теперь каким-то образом было правдой. Вот оно, - неохотно признал я. Америка.

Нашим пунктом назначения был городок в Нью-Джерси под названием Парсиппани, выбранный моим отцом из-за его многочисленной иммигрантской общины и близости к близлежащим автомагистралям. Это было мое первое знакомство с американской идеей пригорода, и оно произвело мгновенное впечатление после жизни, проведенной на другом конце планеты. Китай отличался ненасытной плотностью, поглощающей все оси: автомобили и велосипеды заполонили улицы, люди - тротуары, а здания тянулись в дымке так высоко, как только могли, даже если пространство между ними было сведено к абсолютному минимуму. Это создавало атмосферу шума, жары и суеты, которая не желала утихать и придавала городам характер.

В сравнении с этим Парсиппани казался чистым пространством: пустые тротуары, неторопливых водителей на дорогах, и столько места между всем. Заросшие травой участки окружали односемейные дома в один-два этажа. Небольшие предприятия располагали огромными парковками, где одно место за другим оставалось неиспользованным. Деревья и сады процветали. Даже пахло по-другому, как будто сам воздух был более свежим, без индустриального привкуса, который я помнил.

Однако время для размышлений было недолгим: меня выдернули из раздумий, как только мы подъехали к нашему новому дому, столкнувшись с перечнем задач, которые нам предстояло решить, чтобы начать свою американскую жизнь. Первой из них была адаптация к резко сократившимся жилищным условиям: мы заселились в тесную комнату с одной спальней на втором этаже многоквартирного дома из красного кирпича, далеко от живописных улиц, по которым мы добирались сюда. Осознавая, что пространство слишком мало для семьи из трех человек, нам оставалось только неуклюже импровизировать, разместив мою кровать в узком проеме между кухней и столовой, где она и оставалась все время, пока мы там жили. Чтобы обставить то пространство, которое у нас было, мы стали самоотверженно искать выброшенную мебель, оставленную на подъездных дорожках и на обочинах. Следующее дело ждало меня едва ли через сорок восемь часов: мой первый день в школе.

Для китайского студента, выросшего в школах Чэнду, мои первые дни в средней школе Парсиппани стали настоящей атакой на чувства. Настроение было маниакальным и неустойчивым, а все вокруг было ярче, быстрее, тяжелее и шумнее, чем в том мире, который я оставил позади. Неважно, куда я смотрела, ничего не фиксировалось, как будто сама природа света и звука здесь была какой-то другой.

Одни только цвета были ошеломляющими. Одежда, которую носили и студенты, и преподаватели, была ярче, чем все, что я видел раньше, палитра варьировалась от земляных тонов до простых и флуоресцентных, однотонных или с полосками и узорами, украшенных надписями, иллюстрациями, абстрактными рисунками и логотипами. Их подчеркивали шляпы, солнцезащитные очки, серьги, сумочки, фирменные рюкзаки, не говоря уже о макияже девушек - такого я еще ни разу не видел на подростках.

Необходимость рюкзаков стала очевидной, когда мне выдали новые учебники, которые превосходили по размеру свои скромные китайские аналоги в мягкой обложке. Несмотря на то, что большинство экземпляров были потертыми и потрепанными по краям, их качество потрясло меня: к каждому уроку прилагался переплетенный том с яркой обложкой и сотнями полноцветных страниц. А их вес казался нереальным.

Еще большее впечатление произвело то, как все вокруг двигалось. После жизни, проведенной в вечно неподвижном кресле китайского студента, срочность, с которой вся школа, казалось, перетекала из комнаты в комнату, вызывала недоумение. Мои воспоминания о Китае казались покорными по сравнению с ритуалом, который разделял классы здесь, когда громкие звонки разбудили еще более громкие толпы, которые пронеслись по коридорам, как вспышки подростковой энергии.

Наконец, были и сами люди. Бесцеремонность и непочтительность казались нормой среди детей. Даже находясь за все еще мощным языковым барьером, я знал, что никогда не видел, чтобы ученики разговаривали с учителями так, как это делают американцы. Но больше всего меня поразило то, что неформальное общение было обоюдным. Их динамика часто была состязательной, но в то же время шутливой. Даже теплой. В первый день, который в иных обстоятельствах был бы впечатляющим, я сразу же понял одно: я полюблю американских учителей.

Жизнь в нашей квартире стала более близкой к узнаваемой - во всяком случае, в некоторой степени, - но от этого не менее утомительной. Мое внезапное погружение в англоязычный мир означало, что даже на самые простые домашние задания уходили