Книга Кодекс - Дуглас Престон

— Продать акварель? — возмутился Филипп. — Никогда! Ее дал мне отец!

Хаузер пожал плечами.

— Но ответьте, как вы узнали об этой картине? — Детектив улыбнулся и раскрыл белые мягкие ладони наподобие двух лилий.

— Вы ведь хотели нанять самого лучшего? Не так ли, мистер Бродбент?

— Да, но только это шантаж.

— Позвольте объяснить вам, как я работаю. Для меня приоритет, а не клиент. Если я получаю дело, то занимаюсь им независимо от того, какие последствия это будет иметь для моего клиента. Я беру задаток на расходы, а если добиваюсь успеха, получаю дополнительный гонорар.

— Этот спор не имеет смысла. Я не продаю Клее.

— Иногда у клиента сдают нервы, и он выходит из игры. Иногда с хорошими людьми случаются неприятные вещи. Я целую младенцев, посещаю похороны и иду до конца, пока не решаю проблему.

— Вы не можете настаивать, мистер Хаузер, чтобы я продал эту акварель. Клее — единственная ценная вещь, которую я получил от отца. Я люблю эту картину.

Филиппу показалось, что Хаузер смотрит на него как-то странно. Глаза пустые, лицо бесстрастное.

— Посмотрите на дело с другой стороны, — предложил он. — Представьте, что Клее — это та жертва, которую необходимо принести, чтобы возвратить наследство.

Филипп колебался.

— Вы полагаете, мы добьемся успеха?

— Полагаю.

Картину всегда можно выкупить обратно, подумал Филипп и решился:

— Хорошо, я продам Клее.

Хаузер еще больше прищурился и, сосредоточенно пыхнув сигарой, объявил:

— В случае успеха мое вознаграждение составит миллион долларов. — И добавил: — У нас мало времени, мистер Бродбент. Я заказал билеты до Сан-Педро-Сула на самое раннее, что подвернулось на следующей неделе.

7

Закончив пение, Вернон Бродбент некоторое время спокойно посидел с закрытыми глазами в темной прохладной комнате, давая мозгу освоиться с окружающим после долгой медитации. По мере того как возвращалось сознание, он начал слышать отдаленный гул Тихого океана и почувствовал в наполненном запахами благовоний пространстве хижины аромат соленого воздуха. От отблеска свечей на веках внутреннее зрение озарялось неверным красноватым отсветом.

Затем он открыл глаза, поднялся и сделал несколько глубоких вдохов, все еще наслаждаясь ощущением мира и покоя, которое принес ему час медитации. Подошел к двери и немного постоял, любуясь зелеными кронами виргинских дубов и манзанита, растущих на склонах Биг-Сур, и ниже — широко раскинувшейся голубой гладью океана. Ветерок с воды тронул его одежды и наполнил их прохладой.

Вернон оставался в ашраме больше года и на тридцать пятом году жизни уверовал, что это именно то место, где он хотел находиться. Он прошел долгий путь исканий: два года в Индии, испытал трансцендентную медитацию, теософию, восточные культы, «Источник жизни» и даже не избегнул налета христианства. Отринул от себя материализм детства и стремился отыскать глубинную истину существования. Что же до других — особенно его братьев, — они напрасно прожигали жизни, погрязая в богатстве и тратя себя на ненужные усилия. Каков иной смысл существования, если не поиски того, зачем дана тебе жизнь?

И вот теперь, с отцовским наследством, у него появился шанс сделать что-то поистине хорошее. На этот раз не только для себя, но и для других. Шанс как-то помочь миру. Но как поступить? Начать поиски коллекции самому? Или пригласить с собой Тома? Филипп — полная задница и отвернет нос. А Том, возможно, захочет объединить с ним усилия. Следовало принимать решение. И быстро.

Вернон подобрал полы свободной полотняной туники и направился вниз по тропинке к хижине Учителя — вольно раскинувшемуся в ласковой долине строению из красного дерева. Хижину окружали дубы, и от нее открывался вид на Тихий океан. Навстречу попался Чао — парнишка-азиат. Он, подпрыгивая, бежал по тропинке. В руках у него была пачка писем, значит, спешил по поручению Учителя. Вот жизнь, к которой стремился Вернон, — мирная и спокойная. Беда лишь в том, что она так дорого стоит.

Вернон обогнул холм, и перед ним открылась хижина. Он на мгновение задержался — все-таки немного робел перед Учителем, — но тут же собрался и решительно продолжил путь. И вскоре уже стучал в дверь. Изнутри послышался низкий, раскатистый голос:

— Добро пожаловать, войдите.

Вернон оставил сандалии на террасе и переступил порог. Учитель предпочитал японский стиль — хижина была простой и аскетичной: с раздвижными экранами из рисовой бумаги, бежевыми циновками на полу и полированными панелями стен. Внутри пахло воском и благовониями. Где-то тихо журчала вода. Сквозь анфиладу проемов Вернон видел насквозь весь дом, а за ним японский садик с замшелыми камнями среди гальки и прудик с цветущими лотосами. А Учителя не замечал.

Он заглянул налево, в другой коридор. В его конце, на кухне, босоногая девочка-подросток с длинной светлой косой, в которую были вплетены увядающие цветы, резала овощи.

— Учитель, вы здесь? — позвал Вернон. Девочка продолжала работу.

— Сюда, — послышался низкий голос.

Вернон пошел на звук и обнаружил Учителя сидящим в позе лотоса, с закрытыми глазами, на циновке в комнате для медитации. Учитель открыл глаза, но остался сидеть. Вернон почтительно ждал. Ладную, поджарую фигуру наставника прикрывала туника из некрашеного полотна. Седая челка была зачесана прямо на лоб, а над ней виднелась небольшая лысинка, отчего Учитель становился похож на Леонардо да Винчи. Из-под резко изогнутых на широком куполе лба надбровных дуг поблескивали проницательные голубые глаза. Картину завершала подстриженная борода с проседью. Голос был гулким, переливчатым, с легким бруклинским акцентом, который оставлял на человеке отпечаток скромного происхождения. Учителю было около шестидесяти, но сколько точно, никто не знал. В прошлом он работал профессором в Беркли, который прозвали Пивоварней искусств, но отказался от должности ради ухода в жизнь духа. И здесь, в ашраме, нашел стремившихся к молитве, медитации и духовному росту единомышленников. Община была неопределенного толка, с уклоном в буддизм, но без омрачающих традицию этого религиозного учения чрезмерной дисциплины, интеллектуализма, безбрачия и фатализма. Ашрам скорее стал красивым убежищем в приятном месте, где каждый под ненавязчивым руководством Учителя предавался поклонению духу на свой собственный манер. Все удовольствие по цене семь сотен долларов за неделю, включая проживание и питание.

— Садись, — пригласил Учитель. Вернон сел.

— Чем могу помочь?

— Речь идет о моем отце. — Учитель приготовился слушать.

Вернон собрался с мыслями и набрал и легкие воздуха. Он рассказал об отцовском раке, о наследстве, о том, какую задачку задал Максвелл своим сыновьям. Последовало долгое молчание. Вернон ожидал, что Учитель посоветует отказаться от наследства. Он много раз негативно отзывался о пагубном влиянии денег. Но тот нежнейшим голосом предложил: