Книга Женитьбы папаши Олифуса - Александр Дюма

Я просто умирал от желания взглянуть на нее. Поднявшись, я спросил удочки бургомистра, можно ли войти, и она открыла мне дверь. За моей спиной столпились пять моих матросов; последним шел парижанин, продолжавший прикладывать к глазу соляную примочку.

Я не узнавал русалку и глазами искал ее. Передо мной была красивая фризка, с чуть зеленоватыми волосами, это правда; но зеленое с золотом, как вы знаете, очень хорошо сочетается.

Дочка бургомистра сделала мне глубокий реверанс.

Русалка посмотрела, как это делает ее подружка, и сделала то же самое. Да, сударь, в этом вся женщина! Что за лицемерное создание! Всего два часа, как русалка познакомилась с людьми — и вот она уже плачет, смеется, смотрится в зеркало и кланяется. О, я тогда уже должен был понять; но что сделано, того не воротишь!

Я стал знаками с ней разговаривать и спросил, не голодна ли она. Мне было известно, что животных приручают с помощью лакомств, и — что поделаешь! — мне хотелось, хотя бы из любопытства, приручить эту женщину. Она кивнула; тогда я принес ей арбуз, виноград, груши — словом, все фрукты, какие смог раздобыть.

Она знала, что это: едва увидев их, она набросилась на них. Съев фрукты, она хотела съесть и тарелку, и стоило неимоверного труда убедить ее, что посуда несъедобна.

Кюре тем временем успел напакостить. Он объяснил дочке бургомистра, что морская дева хоть и рыба, но слишком похожа на женщину, чтобы оставаться в доме холостяка. Так что, как только она кончила есть, бургомистр с женой и второй дочкой явились за ней.

Свежеиспеченные подружки удалились, взявшись за руки.

Только русалка шла босиком: она не смогла надеть принесенные ей туфли. Нет, они не были ей малы, напротив, но к этой части своего костюма она привыкала дольше всего.

Подойдя к двери дома, она оглянулась на море; возможно, ей захотелось вернуться в старое обиталище, но для этого пришлось бы пробраться сквозь толпу местных жителей, собравшихся поглазеть на нее; к тому же она испортила бы свое красивое платье. И новоприбывшая, тряхнув головой, спокойно вошла в дом бургомистра, провожаемая криками всего населения Монникендама: «Бюшольд!

Бюшольд!», что на местном наречии означает «Дочь воды».

Поскольку никто не знал ее имени, это прозвище осталось за ней.

Я не раз говорил, что женюсь только на русалке, и теперь получил то, чего хотел. Поэтому в тот же вечер приятели пили за мою будущую свадьбу с Бюшольд. Она была молоденькая, хорошенькая; мне нравилось, как она поглядывала на меня своими зелеными глазами, и она была немая. Черт возьми! Я тоже выпил за это.

Через три месяца она умела делать все, что делают другие женщины, не умела только говорить; в своем фризском костюме она была самой красивой девушкой не только во всей Голландии, но и во всех землях, где живут фризы; мне казалось, что я ей не противен, а сам я влюбился в нее как дурак. У меня были на нее все права: ведь это я ее нашел, и со стороны ее родственников препятствий опасаться не приходилось…

Я женился на ней.

В мэрии новобрачную записали Марией Бюшольд, поскольку господин кюре, когда крестил ее, счел самым подходящим для нее имя матери нашего Спасителя.

Я дал большой обед, затем был большой бал. Мария принимала гостей, изъясняясь с помощью знаков. Она пила, ела, танцевала — словом, обычная женщина, только немая как рыба.

Гости, видя, как она мила, как грациозна и как безмолвна, в один голос твердили: «Ну и повезло же этому черту Олифусу! Какой счастливчик!»

Назавтра я проснулся в десять часов утра. Она пробудилась раньше и разглядывала меня спящего. Неожиданно для нее открыв глаза, я заметил на ее лице удивительно насмешливое и злое выражение. Но стоило ей увидеть мой устремленный на нее взгляд, и лицо ее сделалось обычным, а я обо всем забыл.

— С добрым утром, женушка, — сказал я ей.

— С добрым утром, муженек, — ответила она.

У меня вырвался крик отчаяния, на лбу выступил холодный пот: моя жена заговорила.

Похоже, замужество развязало ей язык.

Это произошло двадцать второго декабря тысяча восемьсот двадцать третьего года.

— За ваше здоровье, сударь! — произнес папаша Олифус, поднимая второй стакан тафии и предлагая мне с Биаром последовать его примеру. — И никогда не женитесь на русалках!

Затем он вытер губы тыльной стороной ладони и продолжил…

VI. СЕМЕЙНЫЕ ТЕРЗАНИЯ

— Первое время моя жена пользовалась обретенным даром речи лишь для того, чтобы говорить мне нежности, и я утешился и перестал сожалеть об ее утраченной немоте.

И даже более того: в течение месяца я был вполне счастлив. Все меня поздравляли; один только парижанин, стоило мне похвастаться перед ним своей удачей, в ответ напевал насмешливую песенку:

Жан, взгляни-ка: не идут? Жан, иди, взгляни-ка.

Надо отдать ему должное, он никогда не доверял Бюшольд.

После месяца штиля погода начала портиться; пока было тихо, но такое спокойствие обычно предвещает бурю. Вы понимаете, что я, моряк, знал это и потому приготовился к шторму.

Все началось с моей поездки в Амстердам. Моя жена заявила, что я навещал там свою давнюю подружку, которая жила рядом с портом, и оставался у нее всю ночь, и если эта подружка вчера молчала, ничто не помешает ей заговорить завтра.

Ах да! Надо вам сказать, что меньше чем в неделю моя жена выучила все слова, а через месяц могла заткнуть за пояс всех болтунов Амстердама, Роттердама и Гааги, взятых вместе.

Больше всего в ее обвинении разозлило меня то, что все сказанное ею насчет моего визита в амстердамский порт было правдой: можно подумать, что ведьма меня выследила, вошла за мной в дом и видела все, что там делалось.

Я изо всех сил отпирался, но она стояла на своем и пригрозила мне: если подобное повторится, накажет меня так, что я надолго это запомню.

Я воспринял эти слова как обычную женскую угрозу и, поскольку терпеть не могу угрюмых лиц, постарался приласкать Бюшольд так, что назавтра она обо всем забыла или, по крайней мере, притворилась…

Две недели прошли относительно спокойно. На шестнадцатый день я перевозил художников в Эдам. Они собирались вернуться в Монникендам тем же вечером, но, увлекшись пейзажами, объявили, что задержат меня до завтра. Я мог бы уехать, сказав им, что не обязан соблюдать наш договор, раз они сами этого не делают, но, понимаете ли, так не поступают с выгодными клиентами. К тому же в Эдаме у меня была прежняя подружка, я не видел ее с тех пор, как женился на Бюшольд; я шел мимо ее окна, она помахала мне из-за занавески; я подмигнул ей в ответ. Это значило: «Договорились, если у меня будет свободная минутка, я зайду тебя навестить». А у меня впереди была не минутка, а целая ночь.