Книга Башня любви - Рашильд

него, тоскливо сжимался желудок. Точно вдруг исчезли все точки опоры и вы на воздушном шаре. Вы висите над бездной, которая все разверзается, разверзается как будто для того, чтобы лучше поглотить вас! А проклятая дурнота забирается все выше, сжимает вам горло, заставляет вас содрогаться с головы до ног. Вы уже больше не ходите, вы кружитесь вместе с морем; а когда ветер вздымает воду на страшную высоту, кажется, что он заставляет взлетать и самый маяк...

Вы чувствуете, как он вибрирует сверху до низу, как он, кажется, приседает, вальсирует... никогда ни один погибающий корабль не выполнял такого танца.

Этот вечный танец — мучение для тех, кто слишком много путешествовал в глубине трюма.

А теперь, оставаясь сам но одном месте, я чувствую, как отправляются путешествовать мои мозги, они скачут, несутся через неведомое пространство... прямой путь к безумию...

Я глядел на эту бесконечность, весь подавленный грустью. Там, вдали, в направлении «холодных рифов», какая-то точка, — парус, затем другой: рыболовные суда пробуют пробраться опасным проходом, чтобы отправиться за товаром для ближайшего базара.

Четыре часа утра! Они борются, переваливаются с борта на борт, вытягиваются в одну линию, двигаются попарно и вот, наконец, с парусами, надувшимися до того, что готовы лопнуть, мчатся, как стая голубей, завидевших белые зерна пшеницы на зеленой траве.

Пора и нам за работу!

Лампы вычищены, резервуары налиты, механизм горелок функционирует исправно. Погода довольно спокойная и нет опасности, что сегодня снесет стекла.

Я должен быть удовлетворен.

А между тем, не знаю почему, меня охватывает какое-то беспокойство. Я нервно зеваю.

Мне хочется есть... надо спускаться.

Я встретился со старым волком на эспланаде.

— Недурная погода, — обратился я к нему со всей моей вежливостью.

Он что-то буркнул, по обыкновению, подняв кверху свою правую лапу спрута.

Я сделал круг около наших владений, цепляясь за внешние скобки, и заглядывая во все дырки, через которые только было возможно пощупать скалу. Я получил столько плевков пены и соленых пощечин, что в течение целого часа не мог отчихаться. Там воняло разлагающимися водорослями, какой-то гнилью, кишками рыб и еще другими вещами, которые не осмелишься и назвать!

Я собрал несколько мидий, таких больших, что полдюжины их мне было вполне достаточно на завтрак. По крайней мере, это было хоть новое кушанье, более аппетитное, чем вечная маринованная селедка...

Однако, когда, поднявшись, я предложил их моему старшему, желая показать все свое хорошее расположение, он сделал какой то странный жест и отвернулся:

— Это яд! — проворчал он мрачно.

— Что? Мидии — яд? Что за ерунда!

Ведь маяк, конечно, не мог быть построен на медных сваях, а в расщелинах скалы, без сомнения, не удерживалась никакая гниль, потому что вода не особенно застаивалась в этих спокойных местах?

Ну и характер у этого старика!

Я жадно высасывал содержимое раковины, которую только что открыл своим походным ножом. Она была такая вкусная, такая свежая... Ах! святой Варнава, я до сих пор вспоминаю об ее свежести!

Точно глазок хорошенькой девушки, плавала мидия темно-синяя в перламутровой раковине, такая прозрачная, такая бархатистая... прекрасная мидия!

Однако, она имела несколько странный, отчасти приторный привкус. Он долго ощущался во рту, точно запах какой то глиняной посуды или вернее... Но почему бы этим мидиям, со скал океана, быть вредными?

Я еще понимаю ракушки в каналах около Бреста, куда бросают разных дохлых кошек...

После утренней приборки и чистки коробок из-под сардин, которые старик, по какой то странной мании, собирал на камине, аккуратно располагая их столбиками, я отправился в поиски за новым запасом мидий. Около полудня почти все отверстия на камнях были покрыты водой; поднимался прибой, заливая, отчасти основание здания. Однако, вокруг маяна можно было пробраться на лодке. Я отвязал шлюпку, всегда по правилам, готовую к спуску, — это старое чиненое суденышко, едва держащееся на воде, неспособное выдержать никакой качки, и потащил ее, цепляясь руками за железные скобы, стараясь передвигаться около самой стены. Эти предосторожности были небесполезны, так как течение совершенно не допустило бы обычного способа передвижения.

Это течение неслось прямо из Бухты покойников. Маяк находился как раз посередине мощного водоворота, образованного прибоем у мыса Сейн, и быстрым течением вдоль самых последних островов или островков большого Шоссе.

На карте он имел вид маленького человечка, стоящего посреди таза, а всем прекрасно известно, что когда вода кружится вокруг одной какой-нибудь точки, она прибивает туда массу самых различных вещей.

Впрочем, вода всегда крутит около этих двух быков несуществующего моста, которыми являются с одной стороны последний мыс Бретании, с другой — выступ Корновалиса.

Во время каждого прилива дикие толпища волн Атлантического океана врываются в эту расщелину земли, между этими двумя „быками“ и создают там яростную реку, которая в течение шести часов мчится, вливаясь в северное море, а в течение следующих шести — стремится назад к Океану.

Эта прекрасная река есть — Ла-Манш.

Когда в школе нам говорили о частых кораблекрушениях, о судах, гибнущих почти ежедневно вдоль Тевенек около Вэйл и Сейн, мы относились к этому очень по-философски.

— Все люди смертны!

Однако, мы совсем не думали о том, что делается с теми утопленниками, которых волны не отдают через девять традиционных дней.

(Девять дней! Срок для очистительных молитв этим роженицам трупов).

Их съедают рыбы.

Гм! Не всех! Есть места, которых рыбы избегают; слишком быстрое течение разбивает там их стаи и они рассыпаются во все стороны.

Чудовища глубин не могут жить около скал, а плотоядным верхних слоев не удержаться в теплой пене, сбиваемой буйным хлыстом больших волнений.

Мне ни разу не приходилось видеть, что-бы Матурен Барнабас ловил рыбу со своей эспланады.

Огромный краб не торопясь спустился на моих глазах ниже в темную дыру своего жилища; миноги цеплялись и вились вдоль каменного основания здания.

Я набрал себе в фуражку изрядное количество мидий.

Уцепившись каблуками за борт лодки, я покачивался перед большой расщелиной утеса, в которой почти скрылись мои ноги. Гигантская тень маяка тянулась вдаль, точно дорога, которая вела к этой таинственной пещере.

Большие волны пока еще относились с уважением к бесконечной грусти этого уголка и оставляли в относительном покое это полное безнадежности место.

Ни кусочка земли, ни обрывка водоросли, ни пучка мха, ни обломка белой или розовой ракушки, никаких красок, никакого отблеска все было черное, такого густого черного цвета, что он казался светящимся.

Вода таила в себе внутреннее пламя, темный огонь, делавший ее чище агата.

В самом центре этого траурного