Книга Евангельские мифы - Джон Маккиннон Робертсон

«Марией» указывает на существование какого-то древнего мифа, в котором палестинский бог, быть может, называвшийся Иошуа, выступает в качестве то сына, то возлюбленного некоей мифической Марии — колебание, совершенно естественное в древнейшей теософии. Это же колебание от сына к возлюбленному наблюдается с отдельными уклонениями и в мифах о Митре, Адонисе, Озирисе и Дионисе, которые все связаны с богиней-матерью в качестве возлюбленных или сыновей, поскольку в мифах об этих богах мать и возлюбленная в каждом удобном случае отождествлены. Это двойственное отношение между богиней матерью и богом-спасителем придает всему культу богинь в доклассическую эгейскую эпоху («цивилизации Миноса») такой отпечаток, будто богиня природы является главной фигурой этого культа. Отголосок этого двойственного отношения мы находим в мифе о латинской Бона-Деа, которая является то дочерью, от сестрой, то супругой Фавна.

Разгадка мифа о Марии в евангелиях окажется совершенно ясной, когда мы займемся историей воскресения Иисуса.

Мария играет и в начале и в конце рассказа чисто мифическую роль. Во всех евангелиях, вместе взятых, Мария выступает в двух типичных образах: в образе матери рождающей и в образе матери скорбящей, Mater Dolorosa. Оба этих образа имеют своим исходным пунктом дохристианский ритуал и религиозное искусство. Представление о скорбящей богине, Mater Dolorosa, было не менее широко распространенным, чем представление о богине, кормящей младенца. В мифах о Венере и Адонисе, об Иштар и Таммузе, о Кибеле и Аттисе — мы находим на первый взгляд не — материнскую, но при внимательном изучении именно материнскую скорбь. Деметра, горюющая по Персефоне, была длх греков в полном смысле слова Maier Dolorosa. Весьма примечательный прообраз матери скорбящей мы находим в библии, говорящей о неутешной Рахили, «плачущей о детях своих», в сообщении Гезиода о Кибеле (Рее), одержимой скорбью по детях своих, которых пожрал Кронос. В культе Аттиса плач великой матери над омертвелым телом прекрасного юноши-бога явился отдельной сценой церемонии. В легенде, которая превращает Деметру в мать Диониса, богиня-мать (подобно Изиде в одном мифе об Озирисе и в другом о Горе), собирает воедино члены растерзанного титанами бога и заново рождает его[32]. Но примечательнее всего совпадение плача двух или нескольких Марий над гробом Иисуса с плачем «божественных сестер» Изиды и Нефтис над Озирисом в траурном богослужении египтян.

Все эти траурные церемонии имели место во время весеннего равноденствия, т. е. как раз тогда, когда произошло мистическое распятие. Совершенно ясно, что евангельский рассказ имеет общую основу с этими мифами. У Матфея XXVII, 56 мы видим плачущими «Марию из Магдалы и Марию, мать Иакова и Осии и мать сыновей Зеведеевых». Это место из Матфея превратилось буквально в крест для ортодоксов, которые пытаются доказать, не является ли Мария-мать Иакова и Иосии, просто прежней девой Марией. Затруднение не устраняется и 61 стихом, где говорится: «Была же там Мария Магдалина и другая Мария». Так как Мария, мать Иисуса, здесь вовсе не упоминается, так как нигде нет также упоминания о том, что она умерла до этого момента, то приходится заключить, что рассказ о роли женщин в эпизоде восстания из гроба был уже совершенно закончен до того, как была пущена в оборот история рождения Иисуса.

Миф о Марии вырос, следовательно, из двух отдельных источников.

У Марка дело обстоит еще более туманно. «Мария Магдалина и Мария, мать Иакова младшего и Иосии идут в сопровождении Саломеи (XV, 40)». «Мария Магдалина и Мария (мать) Иосиева смотрели, где его полагали» (47), тогда как Мария Магдалина Мария (мать?) Иаковлева и Саломея приносят ароматы. У Луки (XXIV, 10) мы снова встречаем двух названных выше Марий и Иоанна, но они находились уже не у креста, а у гроба. Еще сложнее обстоит дело у Иоанна, где (XIX, 25) мы находим стоящими при кресте матерь Иисуса (она не названа по имени), сестру ее Марию (жену?) Клеопову и Марию из Магдалы. Противоречия эти объясняются по мнению ортодоксов недостатком памяти у хронистов. Такое объяснение является, однако, уклонением от объяснения. Принимая во внимание все данные, мы можем приступить с известной уверенностью к разгадке этого мифа путем анализа того древнего, подверженного всяким случайным вариациям, ритуала, который зафиксирован в живописи или скульптуре.

То, что нам уже известно относительно древнего ритуала, только укрепляет нас в этом взгляде на миф о Марии. У нас есть весьма существенное основание для предположения, что христианская легенда была первоначально драматическим богослужением. Толпа женщин, которая по всем евангельским вариантам следовала, якобы, за Иисусом из Галилеи, представляется при этом предположении ничем иным, как теми плачущими фигурами, которые всегда были налицо во всех культовых церемониях убитых богов-спасителей. Уже за несколько сот лет до этого еврейский пророк вооружился против женщин, оплакивающих Таммуза у ворот Иерусалима. И подобно тому, как в этих культах ежегодно фигурировала богиня, оплакивающая изображение возлюбленного Аттиса, Адониса или Озириса, причем она вначале выступает в образе супруги, а затем в образе матери, подобно этому и в первоначальной религиозной мистерии христиан могла выступить Мария (отголосок древнего культа богинь) в образе ученицы Иисуса, плачущей над изображением распятого. Так могло продолжаться до появления 4-го евангелия, которое совершенно не знает никакой истории рождения Иисуса и которое упоминает мать Иисуса, не называя ее по имени, как одну из трех стоящих у креста Марий. Возможно, что в евангелии Иоанна мы имеем отражение попытки повернуть миф в сторону первоначального христианского культа, в противодействие стремлению многих наделить Иисуса земной матерью.

Обретение тела женщиной или женщинами являлось во всяком случае частью культа Озириса и Аттиса, хотя оно имело без сомнения местные вариации, как мы видим это и в различных версиях евангелий. Что касается толпы сопровождающих спасителя женщин, то мы имеем ее уже в мифе об Адонисе, культ которого, как это мы увидим, во многих пунктах копировался христианами.

Утверждать, несмотря на все данные мифического порядка, что существовала все-таки некая Мария Магдалина, которая вместе с «другими Мариями» полагала, что она видела либо воскресшего господа, либо ангела, возвещающего о воскресении Иисуса, значит, во что бы то ни стало строить из себя оппозицию критическому исследованию. Ренан, приемлющий этот миф ради своих художественных целей, отмечает, что Павел молчит о женщинах; при этом он дает попять, что следует приписать это молчание отвращению апостола к женщинам! Все это, однако, ни что иное, как каприз Ренана. Гораздо резоннее будет заключение, что даже тот позднейший интерполятор, который вложил в уста Павла сообщение об Иисусе, явившемся одновременно 500 женщинам, либо не знал еще рассказа о Магдалине, либо