Книга НКВД. Война с неведомым - Александр Бушков

– А что, господин есаул, ваше степенство, сладенько было этупроблядь драть от всей кобелиной удали? Я так полагаю, что весьма даже сладко.Только вот что я тебе скажу, контра: больше ты в своей жизни никого драть небудешь, это уж точно, потому что жить тебе, гниде, ровно столько, сколькоотзаседает трибунал. И твоей Любке тоже. А напоследок, чтобы тебя,паскуду, еще круче проняло, мы твою Любочку впятером на твоих глазах отхарим совсем усердием. Чтобы смотрел и завидовал, твердо зная, что самому никого ужедрать не придется…

И мы поняли, что он не шутит. Скажу вам откровенно, этамысль всем понравилась. Во-первых, девка была недюжинная, а во-вторых, за ней,как и за ее кобелем, накопилось столько грехов, что пули для нее было маловато.

Товарищ Дубов свои мысли, чего бы они ни касались, любилпретворять в жизнь незамедлительно. Мы ему быстренько помогли: нашли парукостылей, вколотили в пол, руки ей привязали вроде распялки, шаровары с неесняли, кальсоны тоже, а гимнастерку товарищ Дубов снимать пока не велел.Повернулся к есаулу и, весьма недобро улыбаясь, пояснил:

– Гимнастерку я на ней рвать буду. Чтобы орала и брыкалась.Так мне приятнее, а тебе, гнида, мучительнее переживать…

Любка лежит, спокойная, сука, в лице ни кровинки, но неплачет, не причитает – не тот жизненный типаж… Говорит Дубову:

– Баб в жизни имел много?

Дубов, с этакой матросской лихостью приосанившись, отвечает,не задумываясь:

– Ну, конечно, меньше, чем хотелось бы, если откровенно – новсе ж изрядно. Жаловаться грех.

А Любка:

– Отбегался, флотский. Я – даже не твоя последняя баба. Я –твоя смерть.

Мы так и покатились. А товарищ Дубов, не полезши за словом скарман, отвечает:

– Это отчего же, грудастая? Ходят, конечно, слухи и сказки,что бывает мокрощелка с зубами, но сомневаюсь я что-то… А впрочем, долго липроверить?

И полез ей пятерней в то самое устройство. Встал с корточек,пальцы небрежно вытер о есаула и ухмыляется:

– Ни единого зуба, если кому интересно…

Она лежит, вся белая, губы в ниточку, глазищами обжигает. Иповторила, разборчиво, медленно:

– Я – смерть твоя…

Товарищ Дубов, не моргнув глазом:

– Если ты, приятная, имеешь в виду нечто венерическое, так явсе это сколько раз подцеплял, столько и лечил. Перебедую… Ну ладно, ребята,начнем, благословясь? Калашин, ты смотри внимательно, вдруг да окажется, чточего-то ты не умел…

Потом отозвал в сторонку меня и Петю и тихонечкораспорядился:

– Ребята, идите наружу и поглядывайте в оба. Как бы остальныене подкрались. Вполне возможный оборот. Может, она под смертью то и имела ввиду, что часть банды где-то поблизости, и подкрадется, пока мы все вокруг неебудем колготиться… Идите, ребята, покараульте. На вашу долю хватит, слово даю.

Он нас спас, ребята, этим приказом, ясно вам? Мог ведьвыбрать в караул и других…

Мы с Петей вышли. Достали наганы, проверили, прикинули, гдебудем прохаживаться, чтобы нас не было заметно тому, кто решит подкрасться…

И вот тут в избушке полыхнуло!

Без всякого грохота, без малейшего звука. Просто-напростовнутри полыхнуло – жутким белым сиянием, ослепительно белым, таким, что неподберешь сравнений. Высветило каждую щелочку меж бревен, каждую дырку отсучка. Если бы мы стояли к избе лицом, вполне вероятно, что и ослепли бы. А мыбыли – вполоборота, видели краем глаза. Но все равно круги перед глазами пошли,ничего вокруг не было видно чуть ли не минуту…

Ка-ак мы отпрыгнули! Упали в мох. А когда проморгались,когда опомнились – избушки уже не было. Рушилась она, понимаете? Какпостроенный из спичек домик. Бревна уже черные, обгорелые, словно быистончившиеся, дым от них, горло дерет…

А впрочем, дыма было мало, и он очень быстро развеялся.Осталось полное и законченное пожарище самого классического облика – обугленныебревна горой, паленым пахнет…

Судите нас, как хотите – начальство, между прочим, не судило– но мы туда, внутрь не полезли. Подошли поближе, заглянули, увидели костяки –черные, обгорелые, без шматка мяса – потрогали их палками… Сели на лошадей идунули в город.

Из города вскоре вернулись с обильной подмогой. Там всепереворошили на сто кругов. Нашли пять костяков, по числу всех, кто оставался визбушке. Вид у них был такой, словно покойников не менее суток жгли на огромномкостре, пока от них не остались одни косточки. А от вещей и оружия, что были слюдьми, почти ничего и не осталось.

Как доложили? А вы бы как доложили, товарищи молодая смена?Неужели так, как все было на самом деле? Пардон-с, позвольте крепко усомниться…Родные мои, кому хочется выглядеть умалишенным? Что бы нам в ответ начальствосказало на рассказ о нелюдском свете, который был поярче солнца и избушкувместе с людьми превратил в труху вмиг? То-то…

Пока ехали, мы с Петей успели кое-что обмозговать. Иначальнику доложили нечто более приближенное к материалистическому видениюжизни. Сказали, что, по нашему разумению, этот самый взрыв в избушке – взрыв,взрыв, а как иначе?! – произошел оттого, что то ли атаман, то ли егопроблядь сумели затаить в одежде гранату, а потом ухитрились рвануть кольцо. Визбушке, надо полагать, имелись бутыли с керосином, а то и привезенный из-закордона для диверсий динамит – и потому зимовье разнесло вмиг…

Начальник поверил. А впрочем… Кто его знает. К нему-то какраз и стекались все сведения об этой Любке – и среди ребят упорно ходили слухи,будто иные заагентуренные источники рассказывали как раз о всяких Любкиныхколдовских штучках…

Темное дело. С нами никто не советовался и ни во что нас непосвящал. Только потом начальник, случалось, поглядывал на меня этак искоса,пытливо, и порой, хоть ты тресни, казалось, что вот-вот сядет и предложитпоговорить по душам, без субординации и материализма…

Нет, так и не стал. Но мне не раз казалось…

Вот такая история. Да, а Знамена нам с Петей все же дали,как и обещали. Москва выразилась ясно: тому, кто живым или мертвым… Дали, необманули. И больше никакой чертовщины со мной в жизни не случалось.

А это белое пламя до сих пор перед глазами. Каждая щелочкамеж бревен просвечивала, каждая дырочка от сучка выглядела, словно за нейпылает белое солнце…

И на самом деле, конечно, не было там ни гранат, никеросина, не говоря уж о динамите. Мне в жизни пришлось повидать немало иразных взрывов, и разных пожаров. Говорю вам со знанием дела – такое я виделединожды в жизни. И прекрасно. Одного раза с меня хватило – во как!

А кто она была, Любка, что умела и почему так смогла… Воттут уж я голову ломать не намерен. И тогда не ломал, а уж теперь темболее. Бывает на свете всякое… В глуши особенно. Там его, как выражался одинумный человек, побольше осталось…»