Книга Гонщик - Дмитрий Николаевич Матвеев

могут смягчить? Скорее, резина нужна для того, чтобы железные ободья не грохотали по булыжнику. Ну и еще для некоторого сцепления с дорогой. Мягкая подушка сиденья несколько уменьшала тряску, но все равно разговаривать в таких условиях было чревато серьезным риском прикусить язык.

На ямках мобиль изрядно раскачивался из стороны в сторону. Пару раз я даже всерьез испугался, что мы сейчас перевернемся, но Игнатьев, видимо, привык к таким фокусам своей механической повозки, и ни разу даже бровью не повел. На поворотах нас тоже серьезно кренило, и это на смешных десяти милях в час. Да я бегом могу двигаться быстрее! Страшно подумать, что будет, если мобиль выдаст все пятнадцать! Где-то внизу, под днищем, постоянно раздавался громкий металлический лязг и скрежет. Рессоры скрипели настолько душераздирающе, что опасения журналиста показались мне вполне реальными. Но, тем не менее, старичок, трясясь, подпрыгивая, скрипя и лязгая, катился в нужном направлении, и рассыпаться не собирался. Может, он все же прочнее, чем кажется? Кто знает, если его просто чуток подшаманить, протянуть гайки и смазать в нужных местах, он перестанет пугать жуткими звуками своих седоков?

Внезапно мобиль вильнул к обочине и остановился. Игнатьев щелкнул ногтем по стеклу какого-то прибора и вздохнул:

— Вода вышла…

Он выскочил на дорогу с очевидной целью: устранить проблему. Я — тоже, но уже из любопытства. Журналист открыл крышку позади экипажа — видимо, багажник — и вынул жестянку, формой близкую к кубу и с пробкой в одном из углов. Надо понимать, канистра. Здесь же, в багажнике, нашелся закрытый лючком патрубок. Лючок был открыт, в патрубок вставлена вполне чистая жестяная воронка и содержимое канистры полилось куда-то в недра мобиля. Заливаемая жидкость была светлой, прозрачной и совсем не пахла. Игнатьев, кажется, говорил что-то про воду. Так это он с собой воду возит?

Это открытие тут же потянуло за собой следующее: это что, паровик? Мать честная! Кажется, мне удалось не сказать это вслух, да и вообще удержаться от демонстрации своего удивления. Теперь стал понятен и звук, издаваемый мобилем, и относительная чистота воздуха вдоль дорог. Черт побери, они тут все ездят на пару! Но почему? Нефть не нашли? Нашли, но не смогли перегнать на бензин? А чем топят? Явно. Не углем. Спиртом? Вопросов появилось множество, и ответов не было ни на один. Хуже того, я никому не мог задать эти вопросы. Представьте себе: гонщик вдруг начинает спрашивать подобные вещи! Но, вместе с тем, получить ответы было просто необходимо.

Забег моих мыслей прервала реплика хозяина колесного антиквариата:

— Сейчас пар пойдет и поедем дальше.

Я кивнул с понимающим видом. Было время, когда я интересовался паровыми машинами, и кое-какие знания в голове отложились. Например, я знал, что у паровозов отработанный пар из цилиндров просто выходил в атмосферу, и по этой причине было необходимо регулярно пополнять запасы воды. Отсюда и водонапорные башни на каждой станции. Потом инженеры придумали специальное устройство, конденсатор, чтобы этот пар собирать, охлаждать и в виде воды возвращать обратно в котел. Паровозы от этого стали чуть экономичней, но к тому времени уже получили широкое распространение электричество и дизель, и век паровых машин благополучно завершился. Остались разве что паровые турбины на военных кораблях и на тепловых электростанциях. Но это такие здоровенные дуры, что втиснуть такую в мобиль просто нереально.

— А что, у вашего мобиля нет конденсатора? — спросил я с видом знатока.

— Да есть, — с досадой махнул рукой Игнатьев. — Но все равно через каждые полсотни миль приходится доливать воду и ждать, когда давление пара дойдет до нужной марки. Впрочем, уже все, можно ехать.

И мы двинулись дальше.

На скорости десять миль в час да со всеми остановками путешествие в контору заняло больше часа. Но в конце концов, кряхтящий и скрипящий старичок остановился у двухэтажного здания. Вид у здания был, по моим представлениям, довольно убогий. Нижний этаж был сложен из кирпича и когда-то слегка оштукатурен. Верхний же этаж был полностью деревянным. Даже крыша была крыта досками. Случись пожар — от дома останутся разве что стены первого этажа. Зато вывеска над узкой двустворчатой дверью была солидной. На изрядного размера основе из тонкого крашеного суриком железа крупными белыми буквами было выведено: «Успех». Ниже шрифтом поменьше шла приписка: «товарищество на паях».

Рядом с дверью на деревянной лавке — то есть, на доске, брошенной на два чурбака, сидел крепкий дед колоритнейшей внешности: борода лопатой, косоворотка, запыленная тужурка, полосатые штаны, сапоги «гармошкой», картуз. Судя по брезентовому фартуку с медной бляхой и метле в руках, дворник. Видал я фотографии столетней давности, натура — точь в точь. Завидев подъехавший мобиль, он неторопливо поднялся, дождался, когда я подойду к двери, приподнял картуз и, чуток поклонившись, степенно произнес:

— Доброго здоровьица, Владимир Антонович.

— И тебе не хворать, — откликнулся я.

— А это кто? — ткнул он пальцем в журналиста, выволакивающего с заднего сиденья своего драндулета тяжелую деревянную треногу с фотоаппаратом.

— Это газетчик из «Ведомостей», он со мной.

— Нехорошо это, не жалует Томас Фридрихович газетчиков-то.

— Говорю же — со мной человек, я и отвечу в случае чего. Знаешь ведь, что меня увольняют?

— Слыхал, ага, болтали девки в конторе.

— А раз так, то с меня и взятки гладки. Побесится Маннер, не без того, а сделать ничего уже не сможет.

— Оно, конечно, так, — почесал затылок дворник, — да только хозяин всяко найдет, на ком отыграться. А он со вчерашнего дня ой, как не в духе. Говорят, Николай Генрихович гонку вчера проиграл вчистую, предпоследним пришел. Свалил все на механиков — мол, мобиль плохо подготовили. Вот Томас Фридрихович и лютует, да так, что держись! Ходит весь красный, орет на всех подряд. Того и гляди, удар с ним приключится.

Пока клининг-мастер выкладывал мне последние новости, я прочел выбитое на бляхе имя: Урюпин Степан Никанорович.

— Ничего, Никанорыч, бог не выдаст, свинья не съест. Авось, уцелею. А ты…

Я порылся в кошельке и вынул серебряный полтинник.

— Тебя, вроде как, и вовсе рядом не было. Ты не видал и не слыхал ровным счетом ничего.

Дворник, просветлев лицом, принял монету и, пристроив метлу в тамбуре за входной дверью, испарился. А я, обернувшись к журналисту, с пафосом произнес:

— Идемте, Федор Иванович. Нас ждут великие дела!

По узкой скрипучей деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. На верхней площадке, прежде, чем войти в помещение конторы, я шепнул своему спутнику:

— Сейчас я займу Маннера, а вы пока настраивайте свою треногу.