Книга Приглашение на казнь (парафраз) - Евгений Юрьевич Угрюмов

дверью; где в углу, где под столом, порылся в карманах. Ничего не нашёл. При этом незамечено выпала из кармана вчетверо сложившаяся… сложенная… газета, с невидимым в её глубине, красным заголовком большим кеглем и причудливой гарнитурой.

– Ничего не нашёл, – «руки бедняка, показывающего, что у него ничего нет», руки фокусника (нафокусничал, мол, здесь и уехал), протянутые, будто на них ничего и не было, ладошки. – Ничего, нигде нет!

– Не получается. Да! ничего не получается! – затомил директор и, как бывает когда заканчивается в кране на кухне вода, с хрипом-сипом выплюхнул наружу и втянул в себя назад последнюю сопливую каплю.

– Сп-сплы-сплох-хва-вахв-ова-хвофова-ли… – опустил руки и понурил голову.

Паук, чувствуя что-то не то, ещё раз опробует… как воздушный гимнаст в цирке (а как же ещё в этой повести?), уцепившись одной рукой за канат, летит высоко по кругу. И-и и ап! садится на плечо, лелея аплодисменты и приветствия. И Цинциннат, действительно, приветствует циркача одиноким угасающим аплодисментом.

– Тебе-то… да… – говорит понурившийся опустивший руки и щелчком не сбивает (и на том спасибо) паука – современника24 ископаемых животных драконов и динозавров, свидетеля25 поколений; сам же садится на край кровати как раз туда (нет, не как раз – это-то и было отвратительно), садится на край кровати.

Кому было нескладно? У кого не складывалось, не получалось, не состыковывалось? Не у паука.

Паучья жизнь не такая, чтоб отчаиваться и опускать руки. «Лови паук мух, – как сказано, – покеле ноги не ощипаны!»26

А что? Живут одиночками. Ни словом, ни с кем перемолвиться, ни делом общим заняться. Сближаются, как сказано, только в момент половых отношений.

Пауку, «официальному другу заключённых» и официальному другу же тюремных стен и решёток и слова такие неизвестны… «не состыковывалось», «не получалось». Он уже забыл то, что мы ещё только начинаем понимать.

Необходимо тянет в этом месте, случае, развить заданную импровизацию, продлить, как говорится, cadenza, или verlängern den Sturz, правильно – падение или, как говорят, «La caduta» о пауках.

Стёкла и козырьки в камерном окошке (будто в камерном театре) устроены так, что ничего самостоятельного влететь, как же и вылететь, не может. Самостоятельные мухи и мятущиеся бабочки исключены. Луна заглядывает в окошко, ищет своего затравленного любовника – от неё не скроешься… она и днём… это мы её не видим – она нас… wie unter die Lupe, рассматривает в своё удовольствие… С кем поделится «друг заключённых» припрятанным от Родиона мушиным крылышком: со своей любимой, своим любимым, любимыми своими друзьями, свидетелями счастливого счастья и несчастливого горя?.. или мучнистым червячком, когда спят наблюдатели и видят сны соглядатаи? Не с кем! Миллионы лет – не с кем. Но это – загадки изощрённого, как уже сказано, эзотерическим знанием ума.

Блаженство зачатия, блаженство рождения и блаженство смерти27, три «б», на которых, как сказал профессор Делаланд, стоѝт или держится, как кому нравится, мир. Должна быть любовь, измена, наказание и прощение! Не себббя же самого всю жизнь прощать? А вот тебе! Пожалуйста! – крутобёдра и грудаста, и хитра, как сам напроказивший Сатана. Её и прощай!

Паук в четырёх стенах, потолке и решётке камеры, одиноко, хочу заметить, следящий сверху. А внизу, в уголочке – кучка мусора – Родион редко мёл этот угол – считалось, что пыль туда не достаёт, – в кучке мусора, которую однажды, всё-таки, он выгреб, оказалось целое паутинное, паучье, правильнее сказать, кладбище. Странно стало, даже Родиону, «откуда, мол?», – оправдывался он перед Родриг Ивановичем. Фальшивый раб! А действительно: не мог ли Родион? Не замечал уже, скажете, мол, как не замечает привыкшая уже за много лет тряпичная кукла, что в именно этом па-де-де какого-нибудь парного танца надо опереться о руку партнёра с той лёгкостью, с какой ты к нему относишься.

Не замечал по заметным приметам: обрыв паутинки в неожиданном месте, в другом – уплотнение, будто тут топтались на одном месте; не замечал, что лицо, содержащееся, на содержании пребывающее лицо, временами спадало с лица. Не замечал остатки капель, в которые превращались грёзы, и потёков, оставшихся от надежд. Все грёзы и потёки не только облекали педипальпики, но и распространяли запах, тонкий-тонкий, который Родион чувствовал, его, с размахом распахнутыми ноздрями, совсем такими же, как у Родрига Ивановича. Фальшивый! – всё, что зиждется на обмане, рано, поздно ли, хоть и окатив, озолотив мир благодеянием, и даже само уже забывшее свою неправду, всё равно будет скошено, как трава, от которой и в печи – ни жара, ни света.

«…в один день придут на неё казни, смерть и плач, и голод, и будет сожжена огнём…» и будут, слепые тыкаться друг в друга и повторять дурацкий вопрос: За что, Господи?

А не сам ли, тёмными ночами, устраивал свидания и красным глазом, не сам ли, изумлялся мерным там-там-тамам, тамтатамного далёкого оркестра?

Фальшивый раб!

Пафос считаю излишним.

Тело его вибрирует. Он клешнёй своей постукивает.

Она ещё в из газеты свёрнутом кульке, и замерла. То царапалась, шуршала, пыталась найти выход, а то услышала, наверное, желанную вибрацию и… Родион заглядывает в газетный кулёк. Оттуда тоже смотрят на него глаза. А паук спускается в лунном луче, проникающем сквозь тюремную решётку, прямо на тень решётки, решётковое отображение в полоску, на плече, на плече Родионова пиджака, раскланивается публике, а сводник (ты прав, Цинциннат) подносит правой рукой, ближе к плечу в решётковом луче, бумажный кулёк. Неудобно очень – и шея, и глаза у Родиона на пределе, скошены до предела. Что-то там они некоторое время высиживают, может, сканируют друг друга в полной тишине. Потом уже в луче, она, за ним, поднимаются. Медленно, с остановками, ещё и ещё раз демонстративно оглядываясь (оглядывая) друг на друга, с поклончиками и реверансами, и коленцами. Разыгрывают ритуал, видите ли! Гостья крупнее и, я бы сказал, толще. Ещё ни разу не удалось Родиону поймать такую, чтоб… (потом уже, он вычитал, что у пауков самки всегда толще и ещё, самое главное вычитал, что после полового акта, если мадам будет не очень огорошена способностью кавалера, то содельничка (одно блаженство, zusammen, получали) она может съесть, с тем, чтоб обеспечить потомство никогда нелишним харчем: белками и углеводами. И тут надо было следить, в этом месте надо было быть особо внимательным. И то, казалось бы, какая разница? Съест паучиха паука, так сама останется, и с потомством ещё. Разводи, не хочу (о разведении особый рассказ, если бы, не озадаченный читатель). Нет, всё же, Родион был однолюб: