Книга Солнечный зайчик. Шанс для второй половинки - Сергей Юрьевич Ежов

class="v">Далеко из тюрьмы убежала.

За Советскую власть, за рабочую кровь

Своей жизнью она рисковала.

Посмотрите, вдали холм высокий стоит,

Холм высокий, покрытый травою,

А под холмиком тем красна девица спит,

Что взяла она песню с собою.[16]

Закончилась песня, растроганные слушатели вздыхали.

— Мда… — вздохнула Пална — А мой дед знавал того ямщика, про которого песня. — она гордо обвела взглядом слушателей — Дед мой жил под Минусинском, там в царское время много было ссыльных. А та девушка, как дед мой говорил, видно из народовольцев была, прямо как старший брат Ленина, вот её казаки-то стразу и застрелили, потому что боялись. Отчаянной храбрости, надо полагать, была девушка. Ох, жаль, что имя ея не сохранилось.

Народ принялся припоминать и обсуждать песни, написанные о реальных людях и событиях.

— Юрик, а давай про панфиловцев споём. — попросил один из мужиков. У нас многие отцы от Москвы до Берлина прошли. Многие в Панфиловской дивизии воевали.

Кружилась в поле злая осень,

Шумела поздняя листва.

Их было только двадцать восемь,

А за спиной была Москва.

На них чудовища стальные

Ползли, стреляя на ходу

«Так защитим Москву, родные!» —

Сказал гвардейцам политрук.[17]

— А вот ещё есть хорошая песня, «Огней так много золотых» — подала голос соседка Галя Цаплина — давайте споём, а?

Спели эту песню, потом «На улице дождик».

На улице дождик, с ведра поливает,

С ведра поливает, землю прибивает.

Землю прибивает, брат сестру качает,

Ой люшеньки, люли, брат сестру качает.[18]

— Юра, а сыграй нам что-то повеселее — попросила Кривенчиха — да и отпустим вас, а то Таюшка наша, ваша мама, хмуриться начала. Вам спать пора, а мы ещё посидим.

— Хорошо. Мы тут готовим песню к школьному утреннику, думаю, что и вам понравится. Петь будет Ленуська, у неё голос подходящий. И мы исполнили «Крылатые качели».[19]

Три дня спустя. ПГТ Троебратский, 6.50 утра

Приснилось мне, что роскошная женщина с выдающимся бюстом одарила меня ошеломляющим поцелуем. И только я собрался ответить ей на страстное лобзание, как женщина мяукнула, захихикала и.… пришлось открывать глаза. На подушке сидел Мурзик, и с энтузиазмом лизал мне нос, одновременно придерживая лапой слегка шевелящуюся крысу. Это он мяукал. А хихикала, глядя на такое великолепие, вредная Ленуська.

— Мурзик, ты, конечно, молодец, что ловишь крыс, но таскать их мне в постель запрещаю. Понял?

Удивительно, но кот понял. Мурзик забрал свою крысу и потащил её к выходу.

— А ты чего хочешь, вредное создание? Мурзика с крысой ты наверняка специально запустила?

— Как тебе не стыдно, Юрочка на любимую сестрёнку такую напраслину возводить! — затарахтела Ленуська, но я её прервал:

— Ладно отпираться, врушка. Я тебя всё равно очень люблю, а потому всё прощаю. Чего разбудила, сестрёнка?

— Там мама заставляет папу надеть на работу его рабочий костюм, который мы с тобой шили, а он упирается. Пошли быстрее! Папа только тебя и послушается.

— Сомнительно, конечно, но пошли.

Я натянул выцветшие синие трико, майку, некогда бывшую голубой, и босыми ногами пошлёпал к родителям.

— Да не буду я этот костюм надевать! Вот на праздник какой, хотя бы и на Леночкин день рождения наряжусь, а на работу надо идти в рабочем. — упирался Владимир Алексеевич.

— Не болтай глупости, Вова. Дети тебе сшили одежду для работы, вот и носи на работу.

— Доброе утро, папа и мама! — объявил я себя, появляясь в дверях — О чём спорите?

— Юра, отец не желает одеваться в рабочий костюм. Хоть ты скажи, что надо одеться, как следует.

— Папа! — я немедленно включил режим обаяшки — Мама совершенно права, это рабочая одежда, и тебе её надо носить, и вовсе не потому, что она красивая, а потому что она удобная. Вот поносишь немного и убедишься. Да и Ленуська расстроится, а она знаешь, как старалась?

— А ты не расстроишься?

— Знаешь папа, я приму любое твоё мнение, но мне, как и Ленуське будет ужасно приятно, что ты будешь ходить в нашем костюме.

— Ладно. Так и быть, одену я этот костюм. Правда, мужики смеяться будут.

— Да ладно, папа, главное, что тебе будет удобно в этой спецовке.

— Какая ж это спецовка?

— Обычная. В Америке джинсы рабочая одежда, это только последние десятилетия её начали носить разные пижоны, но от этого джинса не стала хуже. Хотя нет, вру. Стала хуже и прилично: сейчас джинсовую ткань специально делают не такой прочной, чтобы чаще покупали.

— А сам ты откуда знаешь?

— Читал.

— Ну идите. Я переодеваться буду.

— Пошли, Ленуська, чем ты меня обещала на завтрак кормить, а, сестренка?

Я приобнял Лену за плечи, и мы отправились на кухню. Там я уселся за стол, а Ленуська стала подавать завтрак.

— Пока, дети, не скучайте тут! — донеслось из коридора и хлопнула дверь. Вскоре взрыкнул мотор ЗиСа, это родители уехали на работу.

— Что сегодня будем делать, а Юра?

— Забыла? Сегодня нас будет слушать Ирина Сергеевна, Гендос обещал её уговорить.

— Точно! — подхватилась Ленуська — Ешь скорей, нам надо ещё в парикмахерскую сбегать, не могу я перед Ириной Сергеевной появиться непричёсанным чучелом!

— Ты же её не знаешь?

— Ну так познакомимся! Кончай обжираться, времени совсем нету!

Путь в дом быта опять вышел очень затейливый:

— сначала к Оле Белошевской, чтобы она приготовилась к прослушиванию, и напомнила Фае, чтобы та хорошенько нарядилась;

— потом в магазин на бугре, чтобы купить по стаканчику мороженного;

— потом в железнодорожный клуб, чтобы посмотреть какое будет кино;

— потом на вокзал, чтобы узнать… А что узнать-то Ленуська и забыла;

— потом вернуться в железнодорожный магазин, купить китайского чая;

— потом завернуть к пекарне, похрустеть крошками…

Тут, у пекарни вспомнил я это редкостное, незнакомое ребятам из других мест наслаждение: лопать свежие хлебные крошки. В пекарне имеется окно с оббитой жестью направляющей, через которое выпеченный хлеб в лотках подавали на машины-хлебовозки. Во время операции погрузки хлебные крошки сыпались на направляющую, и с неё можно было собрать несколько горсточек свежих, ещё горячих, ароматных и безумно вкусных крошек и лакомиться ими.

— Ты тут постой, — инструктировала Ленуська меня — а я наберу крошек. Ты уже большой, на тебя пекари ругаться будут, а маленьких они не так гоняют.

Я встал у угла столовой, и наблюдал,