Книга Путевка в «Кресты» - Борис Седов

Здесь не дается права на поражение!

Я, словно нехотя, сделал два шага вперед, наклонился к кавказу, как будто пытаясь внимательнее вглядеться ему в лицо, и в тот момент, когда он поднял на меня взгляд, с силой вонзил два растопыренных пальца ему в глаза. Мой противник так и не успел сообразить, что же я делаю, он был готов к чему-то другому и даже не попытался увернуться. Лишь сипло всхлипнул, когда я ослепил его ударом, и поднес руки к лицу. А уже в следующий миг мешком слетел с возвышения и грохнулся на бетонный пол. Я отчетливо слышал, как затрещал его добротный костюм, когда я с силой рванул его за лацканы на себя.

— Есть! — одобрительно прокомментировал один из бомжей. — Ослепнет теперя.

Я молча качнул головой и взгромоздился на отвоеванное место. Постарался поудобнее устроиться там, опершись спиной о неровную стену, и принялся наблюдать за кавказом, скрючившимся в углу камеры. Дожидаясь, когда он придет в себя. И со страхом в душе представляя, какие еще меня ждут проблемы. Например, если сейчас в камеру явится большой толстый прапор и попробует позадавать вопросы. Или если, очухавшись, кавказ полезет в драку.

В том, что он скоро выйдет из болевого шока и при этом почти не ослепнет, я не сомневался. Удар в глаза очень болезнен, он даже может вызвать частичную потерю зрения, но обычно самым серьезным его последствием бывают два синяка под глазами. Не более. Так что бомжи могли серьезно рассчитывать на продолжение шоу, когда мстительный гордый архар минут через десять попробует вонзить в меня свои копыта. Я очень надеялся, что сделать это ему будет нечем

— Кто такой? — спросил я у бомжей, кивнув в сторону поверженного Кавказа.

— Этот-то? — охотно разинул пасть ближний ко мне. — Афган, барыга.[7]Мусор сказал, что с герычем[8]взяли. А сам-то он ничё и не говорит. Сидит тока, злой как собака. На кумарах, кажись. Ну, ты его эта… ловко прибил. Теперича ему ни до чего. Теперича ему буркалы б свои сохранить…

— Сохранит, куда денется, — перебил я.

— Ну, поглядим. — Бомж протянул мне корявую заскорузлую от грязи ладонь без трех средних пальцев. — Дима я, значит. А погоняло Артист.

— Константином зови, — в свою очередь представился я, но протянутой руки не заметил. Впрочем, бомжа это совсем не огорчило.

— А мусор-то, язва, следил через глазок, — доложил он мне, — как ты черного помочил… Так только насрать ему, мусору-то.

— Мог и зайтить, — подал голос другой бомж, ближний к параше. — Витькой зови меня, брат. Виктором, короче.

И они начали между собой обсуждать, сколько шансов на то, что вертухай откроет дверь в камеру и начнет наводить здесь порядок. Я же снова попытался найти более удобное положение. Ноги затекали, сырой бетон даже через спортивную куртку и свитер неприятно холодил спину. До радикулита, как говорится, один-единственный шаг. И радикулит — это еще детские шалости по сравнению с тем, что можно себе нагрузить на здоровье в такой камере…

Против моих ожиданий, афганец, когда пришел в себя, не доставил мне никаких неприятностей. Не сказал мне даже ни слова. Молча забрался на возвышение рядом со мной, даже не замечая того, что я нахожусь рядом, зло ткнул Артиста кулаком в бок и скукожился на корточках, прикрыв руками лицо. Оба глаза его опухли, превратились в узкие щелочки, да и, насколько я знал, все еще болели, хотя уже и не так сильно. Но главное то, что я одним-единственным ловким ударом сумел выбить из этого «злого, как собака», героя весь его южный гонор, да так удачно, что он даже не помышлял о каких-нибудь ответных шагах. Во всяком случае, пока не пришел в себя. А в том, что приходить в себя он будет долго, я не сомневался. И потому позволил себе расслабиться и начал прислушиваться к разговору бомжей, который, похоже, был прерван моим появлением, но теперь за неимением других развлечений вновь неспешно потек по старому руслу. Мне все равно было нечем заняться, а рассказывал Артист, надо отдать ему должное, складно и занимательно. — …И вот как я, значица, с бабою с тою посрался. Была у ей собака, ротвейлер…

— Это такая, бойцовая? — перебил бомж Виктор. — С желтою жопою?

— Она и есть. С желтою… Тока-тока оне тады расплодились в России… Ну, не тока, а лет пять назад. Модными были тады, значица. Баба щенками как торговала, дык и жить на то бы могла… Ну и вот чё я, значица… С бабой с этой как-то пошли с тою псиной ее гулять. А желтожопая-т эта, скажу я тебе, хоть и взрослая вроде, а по жизни-то дура дурой. Ни одного кошака мимо не пропустит. Уж скока тех кошаков подрала, дык и не считано. А тута она из-за этого и попала. И ить на моих глазах. Короче, идем мы через двор, я со своею в обнимку, пивко попиваю. А ротвейлерша, сука, так по кустам вокруг нас и рыщет, так и шуршит. Кошаков, значица, ищет. И без наморднику ить, и без поводка. И вот увидела одного. И ну за ним!..

— Ага! — радостно выдохнул Витька. А я бросил взгляд на афганца. Тот как принял позу индийского йога, погрузившегося в нирвану, так и не шелохнулся. Я даже почувствовал к нему легкую жалость. И легкие угрызения совести: уж не перестарался ли я? Уж не слишком ли круто с ним обошелся?

— Ну, дык кошак, — тем временем продолжал Артист, — дает деру — и под машину, значица. Под иномарку, я уж не помню, какую, но просвет дорожный у ей тот, что голубь еле проходит. А ротвелейрша-т эта, дура, туды ж. За кошаком, значица, под эту тачку. Да с разгону загоняет будку свою под порог. И все: ни внутря, ни наружу. Снизу асфальт, сверху машина. Кранты, брат. Звездец называеццы.

— Ага! — снова радостно вякнул Витька.

— И вот встала она, ротвейлерша, раком. Будка застрявши, жопа повыпячена, хвосточек коротенький, а место-то под хвостом — то, что у всех баб наиглавнейшее, — в кружочек в желтый обведено. Ну, типа мишени, — стрелять, чтоб, знаешь, в самую центру. И так это все удобно у ей в тот момент расположено, дык я как посмотрел, да и думаю: и шо ж кобеля никако нету рядом…

— Дык сам бы…

— Нишкни! Слушай дале… В общем, взвыла собачина. Ды так, знаешь, тоскливо-тоскливо, что ажно за душу взяла. А баба моя и ну с ею на пару. Бежит к машине, голосит, значица: «Ой Герда, ты моя Герда!»… Во, вспомнил: Гердой ротвейлершу звали… Так вото: «Герда, Герда!» орет, а меня тута и ржач разбирает. Ой, блин, и конкретный же ржач! И грызуны радом сопливые, с магнитофоном. Млеют, отравы, давятся. Жвачкой своей поперхнуться готовы. И самое что ж западло: мусора, курвы, тоже зырят стоят. Просто так, недалече. Ни по дежурке, ни по чему, тачка радом охранная их оказалась. Так ведь, где их не ждут, оне завсегда. Зырят, падлы, и никуда их не деть… Ну, типа, представь, стою, как обконченный: и вроде б как в падлу рвать в этот хипеж, а вроде б как надо — баба ж родная. Ну и собака, хотя и сучка кусачая…

Витька довольно хрюкнул и шумно вздохнул. Он ждал продолжения. Я, впрочем, тоже. Хотя и не с таким энтузиазмом.

— А ротвейлейрша ж, падла, когтьми скрежещтет передними по асфальту и голосит… ну, так голосисто! — Я сразу представил, насколько голосисто скрежетала в тот мерзопакостнейший момент ее жизни собака. — А баба-то, дура, тоже орет. Ну, тут мое дело мужицкое, сказать: «Спок!».