Книга Сердце двушки - Дмитрий Емец

– А сколько борцов обычно ездит? – спросил он.

– Обычно два, – сказала Наста.

– В этом случае лучше будет послать четырех! Потому что ты впаривала утюг бандиту, который крышует моего папу, когда у него проблемы. Разбудила его среди ночи и обозвала лузером! – сказал он.

– Ух ты! – обрадовалась Наста. – Сбросишь мне его номер? Рузя впарит ему кредитный пылесос, который надувает воздушные шарики! Там комиссия агенту двадцать процентов!

Гамов, не так уж сильно разозлившийся, когда Наста создала ему проблему с бандитом, теперь почему-то огорчился гораздо больше. Брови у него сомкнулись.

– Перестань думать о ШНыре! Ты ведь теперь со мной! – Он посадил Насту к себе на колени и стал целовать ей щеки и лоб. – Это откуда? С кошкой царапалась? – спросил он, целуя три коротких рядом расположенных шрама.

– От доски с гвоздями. Псиосный один размахивал, – счастливым голосом сказала Наста.

– И что ты ему сделала?

– Да ничего. Он сам больше моего испугался. Мы его с Родионом к закладке охранной подтащили, так он обвис, будто его вырубили… Надеюсь, личинку с концами прикончили.

– И этот тоже от доски? – спросил Гамов, целуя другой шрам. Конец этого шрама прятался в коротких волосах Насты.

– А, нет! Это Фантом на меня обиделся.

– И сильно ты его обидела?

– Смертельно. Я начистила ему яблок, моркови, и одна морковка у меня из миски упала. Я наклонилась, чтобы ее поднять, а он решил, что я хочу ее себе забрать – ну и рванул зубами…

– Странно, что он такой осел! – сказал Гамов.

– Действительно странно. С чего бы?

– И как ты поступила? Ничего ему не сделала?

– Еще как сделала! Я его тоже укусила. Весь рот шерстью забила. И такое из меня вдруг творчество поперло! Суповна мне рану зашивает, ругается – я на гитаре играю и пою!

– Девушка, которую я полюбил, кусает ослов! – сказал, улыбаясь, Гамов и снова поцеловал ее.

Наста прижалась к нему разгоряченной щекой. Потом резко отстранила Гамова. Ей вспомнилось строгое лицо Кавалерии и почему-то Рузя, негодующий и нелепый маленький герой. И словно закачались где-то в пространстве весы. Чаша с Гамовым как более легкая начала медленно подниматься наверх.

Гамов как-то угадал, что у Насты изменилось настроение. Его лицо на несколько секунд растерянно застыло, подыскивая нужную маску. Наста ясно это видела. Актер! Скажи актеру: «Ты же офицера играешь! Офицер не может быть такой тряпкой!» – он – раз! – мигом стал бы брутальным. «Нет, это перегиб… Спецназ нам не нужен! Ты же белый офицер! Больше аристократизма!» – и вот актер уже тонкий, нервный, с трагическим достоинством! А где настоящая душа актера? Да кто ж ее знает!

Да и потом: смогла бы Наста полюбить настоящего Гамова? Сорви с него все маски – и там, может, только и останется на дне что кучка тщеславия, львиного рычания и вельможной лени. Настроение не просто испортилось, а буквально рухнуло в пропасть.

Гамов внимательно посмотрел на нее.

– Давно хотел подарить тебе одну штучку! – сказал он, и с руки у него как по волшебству змейкой стекла тонкая серебряная цепочка. На цепочке покачивалась одинокая крупная жемчужина.

– Красиво? – спросил он.

– Да, очень. Что это? – Наста протянула к жемчужине руку, но почему-то не осмеливалась ее коснуться.

– Синяя жемчужина. Жемчужины такой расцветки – видишь, она почти кобальтовая? – встречаются исключительно редко! Дионисий говорит: у синих жемчужин есть уникальное свойство. Стоит сказать, что какой-то проблемы не существует, – и она действительно перестает существовать.

– В смысле, она разрешается? – спросила Наста.

– Нет. Но ты перестаешь воспринимать ее как проблему. Мы все ужасно много заморачиваемся! – объяснил Гамов. Он поднял руки – и цепочка с жемчужиной, как живая, скользнула к Насте на шею.

И сразу же все проблемы действительно перестали существовать.

* * *

По утрам Гамов обычно подолгу спал, после чего возился с гантелями, отжимался, бил грушу или созерцал перед зеркалом свой пресс. Если видел, что набрал лишних восемьдесят граммов, мрачнел и в тот день не ужинал. Насту это слегка пугало. Она привыкла, что в ШНыре все ели и ночью, и днем, и вообще всегда, когда представлялась возможность. Суповна любила повторять: «Счастливый шныр – сытый шныр» и «Хорошего человека должно быть много».

Насте не нравилось, что рядом с Гамовым постоянно находился Аль. Он лежал где-то рядом и неотрывно смотрел на хозяина. Изредка куда-то улетал и прилетал, причем всегда после этого от него неприятно попахивало, а один раз Наста видела, как Аль вылизывает на лапе темные пятна.

– Гиела – что ты хочешь… – пожимал плечами Гамов. – Сама знаешь наши дороги. На каждые десять километров – по сбитой кошке.

Насту Аль не трогал, вообще ее не воспринимал. Как-то она случайно наступила ему на лапу, он лишь слегка зарычал и отодвинулся, даже не попытавшись ее укусить. При этом Наста чувствовала, что для Аля она ничего не значит и если Гамов прикажет, гиела на нее набросится. И еще Насте страшно было смотреть, как Аль ест, и слышать, с каким звуком он разгрызает кости.

Порой на Гамова находили приступы нежности. Он начинал тормошить Аля, бодал его лбом и повторял:

– Ты мой мальчик! Ты один меня понимаешь!

– А я твою сложную душу не понимаю? – ревниво спрашивала Наста.

– Чтобы жить с гиелой, нужно половину жизни посвятить гиеле! – объяснял Гамов.

– Половину гиеле – половину мне… Ладно, вдовы, сойдет! – великодушно уступала Наста.

Пока Гамов спал по утрам, Наста бегала. Одевалась в дышащий комбинезон, который Гамов купил ей в Боливии, потому что, по его словам, спортивная одежда в других странах не котировалась. Делали ее из чего попало, чуть ли не из старых пакетов, и вкладывались лишь в рекламу. В Боливии, по словам Гамова, чудом сохранилась пара фирм, которые делали настоящую одежду, но их не выпускали на международный рынок, и они так и сидели где-то у себя в Боливии, едва выживающие и совершенно ненужные местным фермерам.

Дышал комбинезон или нет, до конца было неизвестно, но, во всяком случае, бегалось в нем удобно, хотя Насту и раздражали многочисленные молнии и затягивающиеся ремешки. Чутье шныра подсказывало, что если нырнуть в таком комбинезоне, то на двушке все эти накладные капюшоны, молнии и вставки потекут и придется срочно срывать с себя всю эту сбрую, пока не стало слишком поздно.

«Лесные вершины» был поселком бизнес-класса. Вся природа за трехметровыми заборами, куча камер и шлагбаумов, которые открывались то по звонку телефона, то с отдельного пульта, то вообще не открывались. В промежутках между заборами – вечные ветра, раскачивающие таблички «Не въезжать!», «Не входить!», «Не парковаться!», «Не топтать!», «Не трогать!». В общем, дышать здесь свободно, наверное, мог один только боливийский комбинезон.