Книга Пост 2. Спастись и сохранить - Дмитрий Глуховский

— Да уж помню, помню.

Помнит! Лисицын замирает в ожидании того, что император скажет ему о его будущей жизни. Тот прихлебывает чай.

— А ты-то что пустой чай хлебаешь? Я же вижу, ты вон от меда глаз не отводишь! Голодный?

— Никак нет, Ваше императорское величество… Не голоден. Просто пытаюсь понять, что за мед. Кориандровый или каштановый.

— Ничего себе! Разбираешься? А ты попробуй.

Лисицын подчиняется, скованно тянет серебряную ложечку к пиале, черпает тягучий, похожий на смолу, мед. Принюхивается.

— Кориандр.

— Видишь ты! Такой и такой бывает, оказывается. А мне что на стол поставят, то я и ем.

— Так у отца же ж пасека, Ваше императорское… Каштан другой, у него запах особый. Для настоящих гурманов… То есть… Прощу прощения, Ваше величество. Бывает, что и разнотравье такой вкус дает, шо… Ш-то…

— Помню, мальчиком еще алтайский мед покупали, как раз полевые цветы и травы, — кивает задумчиво император. — Где теперь этот Алтай…

— Так точно. Но каштан вот именно, когда он только свежий, с-под пчелы… Вот он — ни с чем не сравнить! Из-под пчелы то есть.

Государь смотрит на него с усмешкой, но в усмешке этой больше ласки, чем небрежения.

— Ничего, ничего, брось. Хорошо говоришь, чисто. Учат вас, в офицерском. Приятно слушать. Речь не засорена.

— Рад стараться!

— Это хорошо, хорошо, что рад, братец. А скажи вот, только честно… Когда учились там с товарищами — смеялся у вас кто над тем, что боевых офицеров заставляют родную речь заново учить, от заимствований чистить?

Лисицын торопливо пригубливает фарфор: Сурганов приказал Государю не врать, но надо собраться с духом.

— Так точно, — сокрушенно признается он.

— А насчет истории? Что историю Российской империи заново учить, что Соловьева читать требуют? На это есть жалобы?

— С этим меньше, но…

— Эх. Ну да ничего, потерпите. Дворянство, офицерство и говорить правильно должны, и историю точно знать. С простого человека спроса нет, он легковерен, пойдет, куда позовут. А вот пастыри, пастыри его должны быть учеными. Вон, — Государь кивает на мальчика, — Михаил Аркадьевич учит, и вы поучите.

— Скучно! — протестует за Лисицына наследник.

Император ухмыляется. Потом напускает на себя строгость.

— Без прошлого нет будущего. Дуб корнями силен, потому так и крепок, потому дольше других деревьев живет и ветви широкие имеет. Если бы за почву он так не держался своими корнями, не вынес бы его ствол такого веса, любой ветерок бы его повалил. Понятно объясняю?

Лисицын кивает, хотя вопрос задан цесаревичу — тот бурчит, не отрываясь от учебников:

— Да понятно, понятно!

— Это не притворство и не игра! — говорит Государь. — «Реставрация» что значит? Восстановление. История только кажется руинами. Она не руины, она фундамент, без которого мы нашу крепость не восстановим. Этот фундамент надо очистить от грязи, от сора, который сверху нанесло, укрепить — вспомнить все, затвердить. Он тысячу лет простоял и еще простоит столько же, и только на него можно великую русскую цивилизацию заново поставить. Понимаешь, сотник?

— Понимаю.

— Ничего он не понимает! — хихикает великая княжна.

— Все он понимает! — вступается за казака наследник. — Даже я понимаю!

— Ну-ка! — хмурится на детей Государь. — С уважением к офицеру! На его плечах, на плечах его товарищей стоим! Эх… Построже бы надо с ними, а?

Лисицын осторожно пожимает плечами.

— Бог его знает, как царей правильно воспитывать, — вздыхает Государь. — Какими вот их делать лучше? Добрыми или справедливыми? Хитрыми или честными? К какой жизни готовить? К какому царствованию?

— Я за справедливость, — выдавливает из себя Лисицын.

— Да уж я помню, — смеется Государь. — Взять тебя, что ли, справедливости вон его поучить?

— Не заслуживаю такой чести! — шершавым языком ворочает Лисицын.

— Ну, дай бог, заслужишь еще! Справедливость… Нужное качество. А что еще, Михал Аркадьич? Каким Государь должен быть?

— Честным! И храбрым! — звонко говорит великий князь.

— Так, так. Все верно. И честным, и храбрым. Но все же главное — памятливость. Надо помнить, кто тебе добро делал, и никогда не забывать. Надо помнить свои ошибки и никогда не повторять. Надо помнить, кто до тебя державу и скипетр в руках держал, сколько они для Отечества сделали. И стараться быть их достойным, понимаешь? Ты ведь не из воздуха взялся, а от меня, как и я от своего отца. Твой дед мятеж остановил, столицу спас, а я по обломкам страну собираю — для тебя, для народа. Ты будешь должен мое дело продолжить, чтобы своим детям ее еще больше передать, еще крепче… Романовы триста лет простояли, столько и мы должны продержаться.

— Мы дольше должны! — заявляет мальчик. — Например, пятьсот сорок три!

— Вот это разговор! — смеется Государь. — Ты пей чай, сотник, пей, твое благородие.

Лисицын отпивает.

— Так-то. Зря, так что, у вас в училище… Говорят. Это не кривляние, не подражание. Это возврат к истокам. В почве сила. Соки жизненные. Тот, кто каждое утро просыпается с амнезией, будет на месте топтаться, потому что все, что знал и умел, забывает. В настоящем поэтому только одно настоящее и есть, а вот в прошлом — будущее.

— Так точно.

— Это, брат, и есть наш особый путь. И пусть нас за него хоть еще сто лет в блокаде держат, пусть хоть тысячу. Эта блокада нам во благо. Мы тут, да, за стеклом, но у них там холод, а у нас тут тепло. Мы в нашей теплице лучше примемся и быстрей окрепнем. Они нас технологий лишают, думают, это наказание. Что же — эти-то технологии их и развалят, растлят и разрушат. Мы-то хоть знаем, что тот мир, в котором мы живем, надежен — как предки наши жили, так и мы. А они там… Нравственное созревание у них за техническим прогрессом не поспевает. Растут, растут, а сами изнутри гниют заживо. Сгниют и лопнут, не дозрев.

Государь мешает сахар, стучит серебром о фарфор — нервно, спешно.

— Блокада… Еб вашу мать. Это кто тут еще кого наказывать должен!

— Папа! — протестует великая княжна. — Это было прямо фу!

— А ты не подслушивай! — сердится Государь. — Распустил… Вот дед бы ваш был жив, не стал бы с вами лимонничать! Как вам державу буду передавать?

Они молчат, Лицисын ждет, что еще скажет император, думает, стоит ли сейчас заговорить самому — о Кригове, о том, что благодарен Государю за то, что тот спас их тогда от полуяровской расправы. Но вспоминает слова Сурганова и решает сдержаться.

Государь опускает ложку в мед, крутит ей задумчиво в янтарной густоте.