Книга Убивство и неупокоенные духи - Робертсон Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возлюбленные братья и сестры, глаголю вам страшную истину: Каин восстал посреди нас! Каин восстал, и пока мы не укротим его, мы не будем знать мира в сей земле, кою Господь наш уготовал столь прекрасной для мирного жития. Каин восстал, глаголю вам! Каин восстал!
Эту проповедь оживленно обсуждали за воскресным ужином, причем не только в семьях прихожан мистера Уиллоуби. Весть о ней разлетелась по Нью-Йорку так быстро, что к вечеру воскресенья уже и пресвитерианцы, и лютеране, и даже квакеры размышляли о Каине. Ибо удобней винить Каина, коего никто в Нью-Йорке не знает, чем Патрика Генри, которого знают и который сказал во всеуслышание, что у Цезаря был Брут, у Карла I – Кромвель, и Георгу III следовало бы учиться на чужих ошибках. Правда, король Георг в Лондоне, а Патрик Генри – в Виргинии, и кое-что можно списать на профессиональную привычку адвоката к громким словам, но все же подобные разговоры суть зло и соблазн для простых людей, не сведущих в государственных делах. Казалось, что призрак Каина заключает в себе и объясняет многое, о чем доселе шепотом говорилось за кофе. Почтенные супруги и матери семейств вроде Анны не должны были разбираться в таких вещах, зато они понимали, что такое Каин, или думали, что понимают.
«Мама, что такое „красножопый“?» – спрашивает Элизабет, когда отца нет рядом.
«Это плохое слово, которым называют солдат, миленькая, потому что у них красные мундиры».
«Их еще называют омарами и красными раками», – добавляет Роджер.
«Не слушай их, милая. Все эти люди будут рады увидеть красные мундиры, когда придут индейцы. А это может случиться в любую минуту, если вы не пойдете немедленно спать».
Но Роджер знает, что «красножопым» называют также солдата, которого за какой-то проступок пристегнули к пирамиде из четырех связанных алебард и высекли. Два десятка плетей – обычное наказание. Изредка доходит до трехсот, тогда удары наносит закаленной рукой барабанщик. Прежде чем отпустить наказанного, на кровоточащую спину выплескивают ведро рассола, принесенное из кухни, – чтобы очистить раны и ускорить заживление. Образцовый солдат, желающий выслужиться, не встречается с девятихвостой кошкой; а вот у лодырей, годных лишь к самой черной службе, спина бывает вся в бороздах, как распаханное поле. Жители колоний попрекают армию этим суровым наказанием; сами они предпочитают применять к преступникам смолу и перья.
Глядя на все это, я понимаю, что создатели фильма, кто бы они ни были, пользуются предоставленной им свободой и спрессовывают месяцы и годы в несколько сцен. Но сейчас на экране возникают события, даты которых известны. Вот «Бостонская бойня», она случилась в 1770 году, но вызванное ею ожесточение со временем лишь возросло. Британская армия стреляла в безоружную толпу; этого не следовало делать, но вооруженные солдаты под командованием слабонервных офицеров поступали так со дня изобретения пороха и дальше будут поступать так же. Хотя ущерб был невелик и погибло всего пятеро, среди них оказался Крисп Аттакс, которого в городе любили; и похороны убитых послужили великим рассадником мятежных настроений. Британского командира даже судили за убийство – и оправдали, ибо многие с нелегким сердцем признавались себе, что вряд ли справились бы лучше на месте обвиняемого. Но настроения в Бостоне весьма неблагонадежны, и именно там в 1775 году начинаются настоящие стычки.
Прежде чем выдвинуться с войсками на поле битвы у Бридс-Хилл (на самом деле она должна была происходить у Банкерс-Хилл, но Уильям Прескотт решил иначе, после чего народная историческая память все равно поменяла местами эти две высоты), майор провел чрезвычайно приятный вечер за развлечениями, которые особо ценил. Ибо хоть он и был прекрасным отцом и мужем и с удовольствием выполнял свой долг перед семьей, он ничто не любил так, как веселье среди товарищей по оружию, с обильным угощением и выпивкой, с разговорами, в которых он отдыхал душой, а также иными увеселениями, излюбленными у офицеров.
Мне показывают майора именно за этим времяпрепровождением, накануне того дня, когда его полк должен выступить из Нью-Йорка в Бостон: вот майор входит в гостиницу «Королевский герб» на Мейден-лейн, где в отдельном кабинете наверху собрались более пятидесяти его сослуживцев, чтобы угоститься мидиями, устрицами, омарами, ростбифом (разумеется), жареной бараниной и всякой мелочью вроде пирогов с зайчатиной и голубятиной, индейки и всего, что эти блюда требуют в качестве гарнира. Запивать будут кларетом, холодным рейнвейном, мадерой и портвейном – скорее всего, контрабандными, но господ офицеров это не волнует.
Вечер проходит прекрасно, и особое оживление придает ему то, что скоро британские войска наконец дорвутся до дела и, несомненно, разобьют американских недоумков. Конечно, они не будут излишне жестоки, но, безусловно, покажут мятежникам, что надменному Бостону не тягаться с мужчинами, вскормленными настоящей британской говядиной и пивом. Как уже показали французам в Квебеке. Офицеры вспоминают песню той поры:
Они показали этим мусью, кто есть кто и кто чего стоит; та кампания обошлась Англии во много миллионов фунтов. А все ради чего? Чтобы защитить неблагодарных бостонцев и показать краснокожим, кто настоящий хозяин Америки. Вот пускай теперь бостонцы платят свою дань и не ноют по поводу гербового сбора и налога на сахар. Ну что такое гербовый сбор? Какой-то умник рассчитал, что этот сбор обходится двум миллионам американцев примерно по пенни с головы в месяц. Кажется, недорого, если речь идет о защите их собственной шкуры. Об этом и беседуют офицеры за чашей вина; те же речи звучат снова и снова и никогда не надоедают.
Майор сидит во главе стола; он, возможно, и не самый старший по званию из собравшихся, но его фамилия – Гейдж, и по некой таинственной причине в нем видят главнокомандующего. На другом конце стола сидит майор Фезерстоун, кавалер множества наград и остряк в военном понимании этого слова. Если Гейдж – председатель этого собрания, то Фезерстоун – его заместитель.
Собравшиеся провозглашают тосты – менее формальные, чем звучали бы на собрании всего полка. Привилегия Гейджа – произнести главный верноподданнический тост: «За его величество короля Георга Третьего!» – и офицеры пьют до дна. Теперь на долю Фезерстоуна выпадает честь провозгласить тост за королеву Шарлотту, что было бы невозможно, если бы пирушка проходила в офицерской столовой. В офицерской столовой не должно упоминаться имя дамы, какой бы то ни было. Но здесь Фезерстоун произносит имя королевы, вплетая его в хвалебную оду Женщине, или, как он любит выражаться, Прекрасному Полу. Без Прекрасного Пола жизнь мужчины бессмысленна, доблесть его лишена вдохновения, часы досуга ничем не услаждаются. Без Прекрасного Пола меч Марса теряет остроту, а лира Аполлона – сладкозвучие. За Прекрасный Пол, господа! И офицеры с громкими криками одобрения пьют за Прекрасный Пол; отставной полковник, которому завтра не надо выдвигаться на Бостон, так сильно расчувствовался, что падает под стол, и два официанта поднимают его.
